(или степь и полынь Емшан-трава)
Вдали, на стыке неба и земли
По направлению неизменному к востоку,
В весенний полдень, в облачной пыли
Меж гор маячил всадник одинокий.
Конь шел рысцой опережая плеть,
Как только возносилась вверх рука,
Когда хозяин вдруг пытался петь
Нахлынувшею страстью степняка.
Могуществом был голос удостоен
И даже при любом раскладе,
Во всём, бесспорно чувствовался воин
С недюжинною силою во взгляде.
Он восседал в клабуке и кафтане
Кинжал и шашка в ножнах на ремне,
Воитель в высшем знатном сане
На не простом арабском скакуне.
В расшитых сапогах и шароварах,
В руке нагайка, свисавшая с запястья,
В другой, поводья, символ власти
Осаживать коня резвящегося даром.
Невероятные ему доступны были дали,
Подвластны судьбы, жизни человечьи,
Его не редко с ликованием встречали
И мало кто противился той встрече.
В нем не было величия излишнего,
Владычество богами предначертано,
Знать, избран был он волею всевышнего
За ясный ум, и доблестную жертвенность.
Непобедимый, неуемный в битвах,
Молва гремела грозовыми небесами,
Как волк не раз он был нещадно битым
В облаве загнанный цепными псами.
Еще младенцем он покинул свой улус
Познав пленение, рабскую неволю,
Галерки, голод, тиф и малярийный гнус,
Каменоломни, гладиаторскую долю.
Став мамелюком он на поле брани
Познал триумф побед и сам взошел на трон,
Поверженные, обложенные данью
Отныне шли к нему с дарами на поклон.
Он на века в деяниях был прославлен,
В хитросплетениях заговора свиты
Четырежды он мог бы быть отравлен,
Десятки раз в сражениях убитым.
Пред ним наложницы, богатства, города
Бросались ниц во всем великолепии,
И все ж ни что не затмевало никогда
Не выносимую тоску по дикой степи.
И как-то раз с окраинных дорог
Сторожевым отрядом был задержан,
Лазутчик вражий, иль божий скоморох,
Монах, иль нищенствующий дервиш?
Давно без значимых походов, ратных дел,
Султан от скуки изнывал и был не в духе,
Прослышав о плененном он велел
Прислать его, чтобы развеять слухи.
Пред ним предстал оборванный старик
Котомка, посох, и халат в лохмотьях,
Что бровью не повел, не оробел, не сник,
И не устыдился зияния своей плоти.
Казалось был он нем и глух к вопросам,
А по велению жеста из котомки вынул
Лепешки, корешки, мякиш из зерен проса,
Пучок «Емшан-травы», или степной полыни.
И возлежавший повелитель встал,
Как будто пробуждался он спросонья,
Когда нежданно заполнил тронный зал,
Божественный нектар летучим благовонием.
Почти забытое в нем память распластав
Всплывало, проносясь и увлекая за собой,
В то прошлое, за самой северной горой,
За много тысяч верст, и дюжину застав.
Привел в растерянность, нежданный случай,
Полынный дух пьянил запутывая мысли,
То нрав смягчался, то становился круче,
Перечеркнув привычный смысл жизни.
Он был султаном уже казалось от рожденья,
Но стоило взмахнуть травой волшебной,
К радости иль может к сожалению
В нем пробудился истинный кочевник,
Что вспомнил свой аул, в долине за рекой,
Всех близких, всю родню, и снова боль утрат,
Засобиравшись в путь, он потерял покой,
Отвергнув и презрев наличие преград.
И всё чего достиг рассыпалось, как бисер,
Лишь приуныл народ, задумались эмиры,
Растеряно осиротела страна Миср,
Притихли улицы большого Эль-Кахира.
В смирение гордыни без свиты и охраны,
Коль, что задумал все было нипочем,
Он вышел в путь с ближайшим караваном,
Великим и опасным шелковым путем.
В аду песчаных бурь Египетских пустынь,
Сыпучими песками барханов Каракума,
В неспешных, как верблюды думах,
Где кровь вскипает и снова в жилах стынет.
По воле пращуров, иль божьему велению,
Он возвращался на родные пепелища,
К истокам, к забытым откровениям,
Туда, где неустанно ветры свищут.
Нещадный зной, сменявшийся прохладой,
Закаты и привалы для ночлега,
Горячий чай, ночных костров отрада,
И звездное распахнутое небо.
Несносный вой шакалов, в их вечный голод,
И утро наступало, будто не откуда,
Подъем в пронизывающий холод,
Под рев уже навьюченных верблюдов.
Тянулись дни тягучей чередой,
На запредельном градусе жары,
Где миражи с живительной водой,
Подобие зловещей и не ведомой игры.
Пришла пора расстаться с караваном,
Был у султана дальше путь иной,
Недельное пленение средь барханов,
Уж цель близка, пустыня за спиной.
Как долго он мечтал, в долине Ана-дола
Увидеть степь, ковыль, пасущихся сайгаков,
Вдоль берегов озер, и лань у солончака,
Где всюду дух полынного простора?
А вскоре степи показались перед ним,
И он сойдя с коня молился на коленях,
Казалось, что он с барсом стал сравним
Напавшего на след желанного оленя.
Уж выбившись из сил, он становился весел,
Не редко подвергая себя риску,
Почуяв, что желаемое близко
Он не щадил ни скакуна, ни чресл.
Уже вокруг в бескрайнем диком поле
Стелилась степь, под вечным небом,
Где он без малого пол века не был
И наслаждался истиною волей .
Над степью беркут, величественно реял,
Стремглав бросался за стрижами сокол,
У гнезд под яром, где прохладой вея,
Река несла свои бурлящие потоки,
Порой, являя страх на оторопь врагам,
Самих бывало наводнениями пугала,
В миг разливаясь словно русла мало
По пойменным размытым берегам.
Здесь колыбель всего, воистину живого,
Что было рождено для этого раздолья
Сплетясь корнями, инстинктами и словом
С неутоленной жаждой, впитывая в волю
Весь колорит, в симфонии звуков степи,
Как тот жужжащий на лужайке шмель,
Цветных стрекоз шуршащее великолепие,
Над камышами, где скрылась коростель.
Чуть слышный писк птенца или полевки,
Тростинок шорох при дуновении ветра,
В свербящем стрекоте сверчковые массовки,
Все благозвучие наступающего лета.
Звенящий зной, в звенящей мошкаре,
Свист перепелки, что легкою приманкой,
Вспорхнет и тут же падает подранком,
Паническое тявканье сурка, бегущего к норе,
Когда все ближе, парящий зоркий беркут,
Который выловив воздушные потоки
Вычерчивал круги, над всей округой сверху,
Он тоже был, как повелитель одиноким,
«Что жил, как в золоченой клетке канарейка
В дворце с придворными и стражей у колон,
С министрами на яшмовых скамейках,
У трона с бронзовыми львами с двух сторон.
Накинув свой пурпурный в складках хитон,
Надев венец с бериллами в златой оправе»,
Держа в руке фужер с вином отпитым,
Порою забывая о подвигах и славе.
Под тенью пальм с разлапистыми перьями,
Внимавшего на слух творения поэтов
В беседке у фонтана в райском сквере,
Или за шахматной игрой в благом радушие лета.
Воздвигнув храмы, замки, бастионы,
В походах недругов сведя в могилы,
Он сделал все, что было в его силах,
Как истинный правитель и хозяин трона.
Коль волею богов вся эта благодать,
Богатство, слава, власть, дружина, дети,
И женщина, которой нет милей на свете,
Как мог отречься он и все отдать?!
И в чем магическая сила той травы,
Не все ль равно, где упокоился бы человек,
В чужом краю лишиться головы,
Иль дома старцем свой закончить век?!
Кому, как знать, что в жизни суждено,
Кто от богатства отречется без печали,
А кто отчаянно за золотым руном
Отправится в погибельные дали.
Султан был счастлив, всё радовало взор,
Благоухающий, дурманный дух раздолья
И лишь на кладбище печальный разговор,
Как до конца не выплаканное горе.
Стремясь к отеческим местам по зову крови,
И в остовах руин признав свою обитель,
В степи средь юрт, во славу высшей воли,
Поставил свой шатер наш славный повелитель.