Сквозь пелену тумана –
Стоглазая Москва.
Есть в песнях у Бояна
Свои о ней слова:
«Зовётся белокаменной,
А красен здесь гранит.
Полсотни раз от пламени
Сгорала – а стоит!
Есть и Москва небесная –
О сорок сороков.
Доносится к нам песнею
С заоблачных верхов.
По золоту червонному
Столичных куполов
Та песня перезвонная
Летит на сто ладов!
О, где бы ни родиться,
Жить и встречать беду,
В провинции столицей
Пускай вершится дух!»
Однажды сотрапезничать
Был Хмелем в гости зван,
Однако же любезничать
Не стал с царём Боян.
И на пиру Бояну
В рубиновом кремле
Такую спел осанну
Царь Хмель навеселе:
«Слыхал я, ты такое
Словечко изронил,
Как будто золотое
Колечко закатил!
Поймут словцо, пожалуй,
Такое мал–помалу, –
В нём есть какой-то гвоздь,
Да он всё как-то вкось.
Бывает, что и сам
Я слаб на словеса,
Но ты-то обожди
Лезть в новые вожди!»
С ним рядом писарь Филька
В зубах ширяет вилкой,
Язык довольно длинен
Торчмя в его щербине:
«У города свой шпиль,
У мастера свой штиль.
А ты с неоперённым
Пером, определённо!
Читай царёвы грамоты,
И слог направишь прямо ты!
Ну а пока твой слог
Нам на' душу не лёг».
Не стать бы филькам куцым
Приправой на обед.
Когда с тебя смеются,
Рассмейся им в ответ.
Лишь головой качает
В ответ седой Боян,
А сам-то подмечает,
Таков его талан:
«Когда мы судим строго,
Не прогневить бы Бога.
Наш суд – всегда осуд.
На всё есть Божий суд»...
Спешат царя порадовать
Посланники заморские
С альпийскими руладами
И трелями тирольскими!
Среди шумихи рьяной
Не слышно струн Бояна.
А я за ним ступаю,
В спор за него вступаю.
За речь за первородную!
Не всякий же писец.
Ещё не обнародовал
Её для всех певец:
«Берёзоньки босые,
А снег для них фата.
Невестою Россия
Для нового Христа!»