Би-жутерия свободы 213

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 213
 
Кто-то из шутников пустил слушок, что судить Моню-Лизу будет коричневый (Brown) рассудительный судья Леонардо Давинчиков, и в зал набилось уйма народу. Но их надежды не оправдались, процесс вёл Дормидонт Круасанни – известный автор титанического исследования «О привидении приговора к присяге до исполнения». Он избегал смотреть сквозь щёлки прищуренных с рожденья глаз на закоренелых преступников – сиамских близнят. Мотивы преступления, как и основная мелодия ему, не были известны. Братья Жалюзи вызывали у него, как когда-то две тайландки приступ животного туризма с опечатанными чувствами. А ведь он выступал за раздельное питание, тем более что приближался перерыв на обед от поцелуев с подружкой – приверженицей тонкого нижнего белья Ваноной Прокламадой из кружка «Койки и жития святых». Ванона придерживалась строго правила «Кататься на санках на склоне дня» и это его вполне устраивало. Круасанни три раза в сутки испытывал веру в правосудие, особенно, когда следователь оказывался непоследовательным в описании ловко подогнанных неотвинчиваемых деталей в одежде Ваноны, позвякивавших при ходьбе (они соревновались с мелодикой мобильного телефона). Судья Круасанни похотливо подошёл к сути дела в ходе судебного обряда, и оно раскрылось перед ним невинным цветком. К тому же он, подпитываемый тайной надеждой на длительный разрыв между разбирательствами, рассчитывал раздвинуть ширму бёдер и голеней Ваноны, бережно обходясь с весело поскрипывавшими шарнирами коленных и тазобедренных суставов-амартизаторов, учитывая, что не всё укладывалось в её голове, когда под руку подворачивалась кушетка. Короче, Дормидонт обуздал в себе коня по всем принятым правилам цивилизованного общества.
Казалось, совсем недавно Прокламада была замужем (как она себе это представляла) за горным орлом. Но на поверку он оказался гнусным козлом, вовсю ухлёстывающим за коровой голландской породы «КLМ» по кличке Релакс. Эта невзрачная на вид бурёнка без отрыва от производства молока и детей увела его от Ваноны, приголубила и они, воркуя, принялись пастись на травах-муравах. Преодолев в себе за пятнадцать минут целую гамму пересортицы чувств, включая ревность, смазливая Прокламада пережила за последующие безвозмездные месяцы счетов и алиментов бесчисленное количество мелодраматических травм от настырных ухажёров.
Отчаявшаяся Ванона вступила с правом совещательного голоса в вышеназванный кружок, в сущности оказавшийся филиалом «Клуба Интимных Встреч» под руководством Опа-наса. Там она повстречала судью Дормидонта Круасанни и прилипла к нему взглядом, душой и телом, как прилипает изнывшаяся по любви рыба-прилипала к первой попавшейся на её жизненном пути соблазнительнице акуле. Это увлечение немедленно отразилось на Круасанни и на судьбе судебного процесса над крутыми увальнями – братьями Жалюзи (в чём-то они напоминали ему Ромула и Рема. Им только волчицы не хватало. В противном случае они бы могли считать себя истинными римлянами). Теперь сингхоспазмотронутые Моня и Евдя, с головами обмотанными полотенцами, взнуздано сидели в одной из поз йоги на скамье поскудимых. Мысли Дормидонта летали вдали от правосудия и торжества справедливости. Его чаяния были всецело заняты перемалыванием подробнейших деталей предстоящего свидания с обольстительной Ваноной – женщиной неаполитанского периода, всем напиткам предпочитающей Кока-Колапс. Сегодня он подвергал себя насилию, глядя на изгоев общества – сиамских близнецов, пытающихся убедить здравомыслящих в зале, что их левая половина лица добрее правой.
Насквозь прокуренный прокурор Кипарис Блевингук,  защитивший диссертацию на животрепещущую тему «Раскалывание кольчатых червей», и адвокат защиты, отсудивший свояченице два миллиона у врачей за смену не той тормозной жидкости в колене, обменялись приветствиями. Сообща они вели себя то как распространители рудиментарных знаний в толкучке слов полуграмотной толпы, то как Виндзорские беспризорницы, полемизирующие об урюквизации кураги. Столкновения между ними происходили не на улице, а в здании Брюквинского городского суда.
Прокурор, вопреки трезвому разуму, по мнению судьи, на груди которого красовался орден «За особые вознаграждения III степени»,  оказывал зримое давление на присутствующих в зале, но  не на ход происходящего. Его голос, а он орал, как оглашенный, звучал крайне неубедительно. Обвинения терялись в рыхлых сентенциях, не волнуя двенадцать присяжных заседателей. Примером может служить его первый и последний вопрос к обвиняемым, не пойманных за руки с поличным при совершении преступления, потому что они держали их в собственных карманах.
– За что убили девушку? – спросил прокурор Блевингук.
– Мы девушку не убивали. Мы пришили проститутку, – пояснил Моня (в кулачном бою он проявлял размашистую натуру, а в удручённом состоянии становился отзывчивым на все имена).
– Можно мне слово вставить, а то он со своими дурацкими комментариями к ответам вперёд меня лезет, – прогремел Евдоким. – Разъясняю обстановку, у рыжей при себе не оказалось продления контракта на жизнь. Я так считаю, что вопрос исчерпан.
Прокурор сидел как в воду опущенный,  зная, что за прозрачным фасадом закона не спрячешься, ведь защитник близнецов Урузбай Криминагенов, привыкший оправдывать зло в назидание добру, держал аудиторию в постоянном напряжении и использовал в продуманных речах любую лазейку для оправдания. Урузбай хватался за малейшие зацепки, дабы выгородить подопечных. Хитрец шёл на любые уловки, лишь бы аргументировано убедить в правдивости своих слов присяжных (его помощник раздавал листовки, в которых поддакивающие извещали о концерте молодых судебных исполнителей). Когда-то Криминагенов прославился процессом о групповом изнасиловании и выиграл его, сумев завоевать аудиторию беспрецедентным заявлением: «Только в таких случаях рождается чувство коллективной вины». В заключительном слове, после того как адвокат в течение двух минут лез из крайней плоти вон и разминал спорную точку зрения в растатуированных пальцах с распечаткой воровского прошлого, он слово «изнасиловали» подменил на – сексуальный инструктаж, зная, что рубленые слова и жесты составят вязанку дров. Да и как относиться к обвиняемым, если братья нечленораздельны, рассмеялся он про себя в лицо уравновешенной Фемиде в нише стены. Адвокат, три года проходивший стажировку у свинопасов, напрягся и дошёл до того, что стал убеждать присяжных в своей криминогенной экстрасенсной связи с покойным отцом братьев Жалюзи и что он, Урузбай, собственными угреватыми ушами слышал как тот осуждающе обронил в адрес близнецов: «Как не стыдно! Неужели вы не могли найти объект насилия помощней?»
Юпитеры в театрах могли бы позавидовать тому, как адвокат освещал жизнь Мони и Евдокима. По его версии, братья собирались убить время, а прикончили никчёмную проститутку. Тот неоспоримый факт, что у близнецов было всего по одной голове, накладывал отпечаток на работу с оплакиваемым отпуском общего оросительного канала, что их доконало и оправдало  преступления на плодоносной сексуальной почве. С такой презентацией дела виновным светило «всего ничего». Не вызывало сомнения, что их отпустят под залог, учитывая перепалочный разговор между близнецами и продавщицей магазина «Домино», суть которого дословно привёл в своём заключительном в объятия слове Урузбай.
– Это что, любительская колбаса? – спросили сиамцы.
      – Это чесунчёвая колбаса бывшая чесночная на любителя с усушенной консистенцией, – последовал ответ в развёрнутом виде на заранее приготовленной на весах вощёной бумаге. Потом осатаневшая жёлчная тётка в грязном халате отвесила поклон-пощёчину, завернула его в фольгу и передала растерянным сиамцам.
– После такого заявления  братья Жалюзи были готовы на всё. А теперь представьте эту спаренную жертву в застенке! Она представляет собой синтез двух заячьих сердец в львиной шкуре. Пожалейте себя, граждане! Завтра вы тоже можете оказаться в дурацком положении без колпака у кассового аппарата продмага. И что вы мне тогда скажете, виноградные мои? Молчите?! Вот то-то!  – прокомментировал адвокат. – Поэтому я считаю, что обвинение в ограблении и убийстве по половому признаку должно быть отметено. Братьев нельзя приговорить к смертной казни. Применив её, мы бы извратили первую часть бытующей среди нас пословицы: «Двум смертям не бывать, а...». Да что там долго рассусоливать! Как видите, моё последнее предложение наподобие прядильной нити, которую в назидание присутствующим я оборвал на полуслове. Теперь в ваших силах оборвать жизни несчастных братьев, не подлежащих операции по разъединению. В заключение скажу, не надо их  неадекватное, но богобоязненное поведение – проявление продукта брожения ума приравнивать к стихийному бедствию.   
С этими словами восточный гурман-втунеядец Урузбай раскрыл подписное издание журнальчика «Кулинария успеха в любви» и театральным жестом сбросил бумаги обвинения в востребованную мусорную корзину, заполненную доверху подобным мусором. Он не стал дожидаться прихода чёрной, как беззвёздная ночь, уборщицы, подчёркнуто сопроводив своё отношение к делу избитым замусоленным выражением: «Лёд тронулся, господа присяжные завсегдатаи. В пылу страстей куклы нарасхват!» 
– А кто не тронется, в кулуарах ничем не обременённого рассудка? Как говорится «Шерше лафа». Вношу поправку к предложению защитника, хотя и подмывает уступить соблазну – врезать ему по массивной челюсти. Когда преступники достигнут преклонного возраста и обратятся за зубной помощью, необходимо обязать стоматолога, снимающего пенку со ртов (разных сортов), изготовить протезы, зубы которых не смогут пресмыкаться, – ехидно заметил судья, и глаза его подёрнулись нордической ряской в то в то время когда по коже бежали мурашки наперегонки. Дормидонт так и не понял, кто же из них первым пересёк финишную прямую, ведь эстафетную палочку уже этапировали в состоянии мандража. В единоборстве с системой притихшего зала загремела эскапада аплодисментов, прикармливаемых байками судьбы, как бы подтверждая, что суд да дело – посадочные устройства, подшитые к делу, а нары – нарочитость, которую редко удаётся избежать.
В отличие от Круасанни, участие которого в толще сэндвичных событий обернулось пренебрежением к происходящему, присяжные, пустившиеся, было, в присядку, не отрываясь следили за близнецами в двенадцать пар глаз. Для них человеческий мозг был прибежищем уединения, а суд паноптикумом, не как спинка минтая на обед, а нечто вроде спинки стула на ужин. Их привлекали сочные признания больных синхроников двойняшек в деталях, пересказывающих события того дня, когда они, танцевально дискутирующие кряквы (кто из них оригинал, а кто копия) подвергали надругательствам и издевательствам  ни в чём не повинную жертву, бывшую швею-динамистку. Правда, заседателей, просматривавших входящие информационные и базовые данные, сбило спанталыку содержание провокационной записки, передаваемой из уст  в уста: «Отмотал, где не намотал» с припиской «Докладывать надо только в копилку – в фискальстве не обвинят». Видимо запинающаяся речь шла о сроке. Остальное можно было отнести к судебным издержкам папуасов, где Новое в Гвинее и три минуты мычания истекают дольками секунд, катя белёсые облака друг на друга. Там среди обвывательниц рваные пиджаки из бумазеи не ведают китайской химчистки и офисных скоросшивателей с домыслами, вымыслами и каромыслями у высоконравственного журавля колодца дознания.

В среде драматургов сплошные обиды –
Орфея попрали, прикрыли Фемиду.
Докажут анализом белков и липидов –
мужчин не осталось, одни Эврипиды.

В фойе суда какой-то обнищавший предприниматель, судимый за бытовое разложение всего по полочкам и потерю несметного состояния здоровья у сожительницы, надоедал родственникам обвиняемых с предложением плафонации тёмных закутков Парка Насильного Отдыха и пытался всучить складную урну для индивидуального пепла. Но правитель-народ оставался глухим к его мольбам во имя отречения от ментола импортных сигарет.
(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #214)