Мои первые охоты

Мои первые охоты!

Моему деду, ветерану ВОВ, прекрасному охотнику и просто хорошему и доброму человеку, посвящается.


       Под одеялом тепло. Но лишь стоит перевернуться с боку на бок, прохладный воздух лихо проникает внутрь, обвивает тело и на несколько секунд покрывает кожу легкими мурашками. Трещит растопленная печь, разбрасывая пушистое тепло по остывшей за ночь квартире. Бабушка Тая уже встала и звенит на кухне кастрюлями и сковородками. Кот Тимка устроился на шифоньере рядом со стопкой старых журналов, зажмурив глаза и довольно мурлыча. Через зашторенное окно пробивается легкий, синевато-сумеречный уличный свет. Вставать нет никакого желания, но и сон уже прошел. Как приятны минуты, когда бабушка тихонько выглядывает из-за стенки и шепотом спрашивает:
      – Егор, ты проснулся? Вставай, я ватрушек напекла.
Сладко потягиваясь и резко откидывая одеяло, бегу к рукомойнику и ополаскиваю лицо жгучей колодезной водой, потом насухо, докрасна растираю его махровым полотенцем. Бабушка выставляет на стол полную кружку парного молока и блюдо подрумяненных, источающих неописуемый аромат горячих ватрушек. Наскоро перекусив, предупреждаю:
     – Бабуль, я побегу носить дрова, начну новую поленницу закладывать пока смогу дотянуться, а потом вместе…
     – Беги, Егорка, только оденься теплее, весна красна да обманчива.
Дров  на дворе осталось меньше половины, большую часть мы уже вчера уложили в дощаник. Я взял старую ржавую тачку с одним колесом и, накладывая на нее березовые сколки, принялся возить их на место.
     Весна взяла свои права. С крыш холодными, прозрачными слезами рыдали последние сосульки. Без умолка свистят над головой неугомонные скворцы. Туманная испарина от мокрого снега нежно обнимает село словно, пушистым пледом.
     Я присел, чтобы чуть-чуть передохнуть. Вдруг кто-то негромко свистнул. Я обернулся. На углу дороги около старого заброшенного дома появился силуэт Мишки. Мишка – деревенский мальчуган, живший по соседству, за все время, которое я проводил в гостях у бабушки, стал моим самым лучшим другом. Он научил меня выбирать снасть на разную рыбу, научил отличать красноголовик от подберезовика, даже научил вырезать из рябиновой коры свистки. Надо сказать, что с минуты нашей встречи мы ни дня не могли прожить друг без друга.
     – Егорка, хватит ерундой заниматься, пойдем, я тебе что-то интересное покажу, – усердно ковыряя палкой снег, пригласил Мишка.
     – Я сейчас не могу, обещал бабушке дрова доносить.
     – Да никуда не убегут твои дрова – пошли…
     – Смотри и так уже половина в воде, надо быстрее их убрать.
     – Ну, ладно, тогда я тебе помогу, – и Мишка принялся лихо выкидывать дрова, которые уже были подтоплены, из ледяной воды, а я тем временем возил и укладывал их в поленницу.
      Поленница росла как на дрожжах, и мне уже трудно стало дотягиваться, чтобы положить на нее полено. Вскоре нам на помощь подоспела бабушка, и работа мигом была закончена. Бабушка накормила нас вкусным борщом, а после обеда мы с моим другом поспешили туда, где, по его словам, было что-то интересное. Мишка привел меня в свою мастерскую. Здесь он хранил все найденные вещи. В центре мастерской стоял старый, весь изрезанный верстак, в его центр на большой ржавый гвоздь были приколочены огромные тиски, над верстаком прилажена полка, на которой находились  разные по величине банки, валялись подшипники, ломаные отвертки, гаечные ключи, гвозди разной длинны. Пол был весь усыпан обрывками газет, деревянными и железными стружками, одним словом, тут царил полный беспорядок, но это придавало сараю какую-то неповторимую загадочность. В этой мастерской, как только вытаяли из-под сугробов входные двери, мы находились с утра до вечера и постоянно что-либо конструировали: то паровоз, то самолет с железными крыльями, а то и вообще хотели соорудить настоящий мотоцикл, но дальше чем, прикрепление колес  к раме, у нас дело не продвинулось.
- Смотри, что я сегодня нашел, – сказал Мишка, разворачивая обрывок старой пожелтевшей от времени газеты. На его ладонь выкатился кусок ржавого металла продолговатой конусовидной формы.
– Что это? – спросил не без интереса я.
– Это патрон, я его вчера под грудой железа нашел на старом пруду, наверное, со времен Великой Отечественной войны сохранился, – с видом знатока предположил Мишка. – Давай пока его спрячем, а потом продадим заречным пацанам, или обменяем на что-нибудь ценное…
Я возражать не стал. Закопав надежно патрон в землю и, пометив место березовой щепкой, мы побежали играть в войнушку. Мой друг, как всегда, навесил на курточку дедовы юбилейные медали послевоенной поры, взял фуражку, которая ему была на два размера велика, и озорно крикнул, подняв кверху деревянный наган:
- Я сегодня командир красной армии, все слушайтесь моего приказа.
– Мишка, – дернул я его за рукав, – смотри!
На скамье возле соседнего дома сидел дед Матвей и тщательно что-то протирал.
– А давай сходим, посмотрим, чем «не то что бы Матвей» там занимается. (Его в селе так прозвали за его любимую поговорку – «не то что бы», которую он постоянно любил употреблять в разговоре). 
– Ничем, ружье, наверно, чистит, – отнекнулся мой друг.
–  Ну, пойдем, – не отставал я.
– Ладно, пошли, только ненадолго, а то воевать надо.
– Здравствуйте, дедушка Матвей, – вежливо поздоровались мы.
– Привет, привет, сынки, что опять в войнушку «не то что бы» балуете? – лукаво прищурившись, спросил дед.
– Мы это… –  хотел что-то сказать в свое оправдание я, но не успел, он меня перебил.
– Ладно, «не то что бы» дело хорошее, ведь должны же мальчишки от девчонок чем-то отличаться. –  Что посмотреть пришли? Я вот ружье «не то что бы» достал, с осени не протирал, сегодня открытие охоты, хочу на тягу вальдшнепиную сходить, –  затягиваясь козьей ножкой, проинформировал он нас.
– А можно с Вами, дедушка Матвей? – не задумываясь, отчеканил я каждое слово.
– А, сколько годиков-то тебе будет, хлопец?
– Двенадцать!!! Скоро тринадцать исполнится.
– А мне уже тринадцать, – с гордостью заявил Мишка, показывая свое возрастное превосходство надо мной.
– Чего же не взять, «не то что бы» собирайтесь,  в семь часов жду вас у себя.
Нашему счастью не было предела. Мы с гордостью мчались в сторону дома, при этом на пути несколько раз останавливались и крепко обнимались от такого неописуемого счастья, которое свалилось на нас, как манна небесная.
– Подумать только, мы сегодня идем на ОХОТУ! – кричал Мишка всем встречающимся мальчуганам, хотя сам не знал, что такое ОХОТА и что на ней делают. Я ураганом залетел домой и запыхавшимся голосом выдавил:
– Бабуля, можно сегодня с дедом Матвеем на охоту? Он нас с Мишкой позвал.
– Ну, раз позвал, то, конечно, сходите.
– Спасибо, бабушка, – я чмокнул её в морщинистую щеку.
В семь часов вечера мы уже стояли под окном дома деда Матвея. Бабушка надела на меня фуфайку с теплой жилеткой, толстые штаны с лямками и большие резиновые сапоги с шерстяными носками. А сколько наставлений выслушал я от неё: по лужам не ходи, на сырой земле не сиди, холодной воды не пей и т.д. и т.п. Приходилось лишь слушать и согласно кивать головой. Мишка тоже стоял упакованный, как многослойная булочка. Но мой друг и тут не смог без своих фокусов: он со старой фуражки снял кокарду и прицепил ее на ушанку, в которой и стоял сейчас передо мной.
– Ты зачем значок повесил? – спросил я с любопытством.
– Ты что, мы же на ОХОТУ идем, а не куда-нибудь, я и для тебя взял, – протянул мне Мишка точно такой же значок.
– Ну, раз надо, так надо.
Я тоже прикрепил его на шапку.
– Настоящие охотники, улыбаясь, отметил дед Матвей, когда вышел на крыльцо с ружьем в руке и кожаным патронташем у пояса. Сердечко мое радостно затрепеталось: меня назвали настоящим охотником. Молодец же Мишка, что взял с собой эти значки. Я довольно подмигнул другу.
– Ну, что «не то что бы» пошли! – бодрым голосом пригласил дед Матвей. – А пойдем мы, сынки, сегодня с вами «не то что бы» к «Натальиному логу» и идти недалеко, и тяга всегда там бывает чудесная: над мелкотниками летят совсем низко.
 Мы не спеша вышли из села и направились в сторону большой горы.
– Что значит «тяга чудесная» и что вообще это за тяга, что такое лог и почему он Натальин, кто летит совсем низко над мелкотниками, – заскреблись серой кошкой сразу у меня вопросы, и по Мишкиному выражению лица я понял, что его интересует то же самое. Дед Матвей как будто услышал нас.
– Давно, даже я не помню когда точно,  «не то что бы» жила в дальней деревне слепая старуха Наталья, не было у неё ни отчества, ни фамилии, её от мала до велика так все и звали Наталья. Она ходила по деревням, просила себе на пропитание. Кто ей хлеба даст, кто молока, кто на ночь приютит, а кто прогонит. И вот как-то весной, она ночью «не то что бы» шла в наше село, по пути ей надо было перейти через ручей, но так как весной он разлился, воды в нем текло немало. Стала переходить Наталья ручей да, поскользнувшись, упала в холодную воду, которая сразу сковала ей руки и ноги, да ещё слепая. Выбраться никак не смогла, в общем «не то что бы» утонула Наталья в этом ручье, так и не дойдя до села буквально пару километров. Нашли её тело спустя несколько дней, и с той поры это место стали называть «Натальин лог». Мне стало как-то не по себе от такого рассказа. Идти на ночь, глядя на то место, где однажды утонула весной слепая старушка? Меня стали окутывать дурные мысли, но я их быстро отогнал, пригрозив себе:
– Ты же идешь со значком, а значит, ты настоящий охотник и ничего не смеешь бояться, должен же ты как-то отличаться от девчонок…
Всю дорогу, пока мы шли от села, лились от деда Матвея различные интересные истории: как он однажды один на один встретился на узкой тропинке с большим разъяренным медведем; как добыл пару матерых косачей, пристроив вместо чучела на березовый подчучельник шапку ушанку; как в холодный осенний день плавал по ледяной воде за подстреленной уткой. Мишку эти истории почему-то нисколько не интересовали, он убегал вперёд, поднимал камни и швырял их по пролетающим воронам и дроздам. Зато меня рассказы деда Матвея завораживали, и я в глубине души черной завистью завидовал этому уже, как лунь, поседевшему старичку, который мог так спокойно рассказывать о том, как чуть-чуть не умер в медвежьих лапах.
– Охота, брат, такая штука, если ей «не то что бы» заболел, то уже никогда не вылечишься, она хуже любой болезни, потому что от болезни как-то можно излечиться, а от охоты нет. Но это очень хорошая и добрая болезнь. Когда ты становишься охотником, начинаешь «не то что бы» понимать матушку-природу, начинаешь уважать её законы, любить все прихоти, но стоит тебе лишь раз предать её, как тут же становишься врагом, одним словом, браконьером, – сжав руку в кулак, как будто актер в театре, зло и с нотками пренебрежения прошептал мне дед Матвей.
– Я, ведь, сынок, уже «не то что бы» своё отохотился, и года уже не те, здоровьице пошаливает, боюсь лишний шаг ступить, но азарт, словно громадный дуб, проткнул меня своими корнями давно в молодости, и как только подходит охотничий сезон, эти корни начинают «не то что бы» шевелиться и бередить мою душу.
 – Вот ведь какая интересная штука: здоровья нет, а тянет, ничего с собой поделать не могу…
Я, как зачарованный, шел по весеннему лесу. Дурманил запах мокрой прошлогодней листвы. Шквал птичьих голосов какой-то непонятной, невидимой нитью тянул меня к себе, хотелось слиться с ним или даже раствориться в нем. Я начинал завидовать всем зверям и птицам, которые живут в этой красоте постоянно. Как бы хотелось превратиться сейчас в какого-нибудь зверька или птичку и никогда не расставаться с этой природной красотой.
– Вот и пришли, – вернул меня к действительности голос деда Матвея. Мы остановились на краю лесной дорожки, которая упиралась в широкую, густо усеянную голыми ветками малины лощину, а за ней тонкой извивающейся лентой уходили маленькие березки и плавно скрывались в сосновом бору.
– Вон видите «не то чтобы» эти мелкотники –  около их мы с вами сегодня и отстоим тягу, – разъяснил нам старый охотник, прикуривая очередной раз трубку. Постепенно холодало. Легкий морозец пробирался под фуфайку и неприятно щипал тело.
– Как-то раз, – начал новую историю дед Матвей, – я еще только начинающим охотником «не то что бы» пошел осенью на вечернюю зорьку на озимях зайчика покараулить. Около знакомой опушки вечер выдался на славу: ни единого облачка, лишь небольшой ветерок, как говорится, «царская погода». Добрался «не то что бы» до места, сел и стал ждать, но не дождался ни одного. Просидел я так до самых сумерек и пошел не солоно хлебавши домой. А путь обратный лежал через колхозное поле, на нем еще была не убрана картошка – припозднились колхознички. Выхожу, значит, на поле, а по середине борозды, метрах в ста от меня, «не то что бы» заяц сидит.  Я удивился, почему так рано заяц сменил шкуру, совсем белый. Раз, прыгнул в сторону. Вот это, думаю, подарок, уж если сам ко мне косой не прибежал, я к тебе подкрадусь, а стрелять далеко. Ладно, подойду ближе. Приблизился метров на двадцать – заяц чуть отпрыгнул в сторону на другую борозду. Я еще скоротал шагов на тридцать – все, можно стрелять, прицелился, выстрелил – заяц сидит. Меня всего с ног до головы жаром обдало, надо же, даже не пошевелился, наверное, старый матерый. Стал еще «не то что бы» подходить – зверек ушами задергал, нервничает, еще раз выстрелил – ноль эффекта, сидит. Снова перезарядил ружье, тихонько выпрямился в полный рост и пошел к нему, а ружье наготове держу. Когда подошел вплотную, чуть не лопнул от досады. Оказалось, белая матерчатая сумка «не то что бы» зацепилась за картофельную ботву и ветром около ее вертится, а ее ручки, словно уши у зайца топорщатся. Ну, и денек выдался тогда, зайца не добыл, и пару патронов в землю попусту выпалил.
– Тихо! – скомандовал нам дед Матвей, резко сдергивая ружье с плеча, – слышите: «не то что бы» вальдшнеп стороной протянул? Я ничего особенного не слышал, Мишка, смотрю, тоже плечами пожимает.
– Не беда, это первый, основная тяга скоро начнется, – повесив ружье обратно на плечо, заверил нас дед Матвей. Мне стало обидно, что не услышал, как пролетел вальдшнеп, я же настоящий охотник, а значит, должен был слышать, и изо всех сил стал прислушиваться к окружающей меня природе. Вдруг из леса донесся резкий звук, мы с Мишкой даже вздрогнули от неожиданности и вопросительно посмотрели на деда
– Это «желна» – самый крупный дятел, – успокоил он нас. Стало еще прохладнее. Легкой влажной поступью, словно тигрица к добыче, подкрадывались сумерки. Птичьи голоса поредели, остались, наверное, только самые стойкие.
–  Вот он! – показал дед Матвей на противоположную сторону лощины, над гривой леса, которая примыкает к мелкотникам. Над верхушками сосен, на фоне багряно-янтарного заката, быстро летела птица, по размерам напоминающая голубя. Она издавала странные звуки:
– хор-хор, хор-хор, – и изредка еще интересно присвистывала. Я с любопытством смотрел, что же будет дальше. Вальдшнеп резко изменил свой курс, и стал к нам приближаться. Дед Матвей вскинул ружье, прижал его к плечу. Хлопнул выстрел. Меня на секунду оглушило, стрелок побежал в ту сторону, куда только что упал вальдшнеп. Немного покружившись на одном месте, он нагнулся, подбирая дичь, и зашагал обратно.
– Нате, сорванцы, «не то что бы» смотрите, – довольно улыбаясь, протянул мягкий темный комок. Мы стали внимательно его рассматривать. Вальдшнепом оказалась небольшая птица темной ржаво-бурой окраски с большими не по размеру крыльями. Меня поразил длинный клюв, которого я никогда раньше не видал и даже не представлял, что такие носы у птиц существуют. Глаза у вальдшнепа были посажены, можно сказать, на затылке и среди его раскраски темнели как два черных уголька. Дед Матвей нам объяснил, что такое расположение глаз у этой птицы не случайно: когда вальдшнеп летит, он может видеть все вокруг себя, а длинный клюв ему служит для выдергивания червячков из земли и что особым лакомством у него являются молодые корешки растений. Так же мы узнали, что такое ток. Ток у вальдшнепов ещё называют тягой. Самец поднимается в воздух и летит, высматривая самку, при этом подаёт сигналы, которые мы сегодня слышали, а самка тем временем поджидает его сидя на земле в какой-нибудь лощине. Как только она заслышит самца, тут же начинает делать короткие перелеты, он, завидев ее, приземляется.
Постепенно птицы замолкли, лишь иногда доносились их одинокие пересвисты. Деревья, словно черные великаны, наклонились над затуманенной лощиной, обнимая землю своими большими мохнатыми лапами. Больше сегодня нам не посчастливилось услышать песню вальдшнепа. Когда совсем стемнело, дед Матвей сказал, что пора идти домой. А мне совсем не хотелось отсюда уходить.
– Может, ещё немножко постоим? – предложил я.
– А чего стоять-то ещё, – огрызнулся на меня Мишка, – ничего уже невидно, пошли, давай, домой.
А мне все равно не хотелось уходить.
– Завтра, если хотите, возьму вас снова, – предложил дед Матвей.
– Ура! Вырвалось у меня само собой. О чем он спрашивает?
– Конечно, хотим, – радостно отозвался я, подмигивая другу. – Правда, Мишка?
– Не знаю, – с запинкой ответил он.
– Чего не знаю. Мы с удовольствием.
– Лишь бы желание было, а мне разве жалко. Да и мне «не то что бы» веселее и на душе приятно, что кому-то приходится показывать что-то новое, – прикурив трубку и выпустив целое облако густого дыма, сказал дед Матвей.
Домой я зашел заряженный, как новый аккумулятор, теплой энергией от прошедшей охоты. Поужинав, я взахлеб рассказал бабушке о том, как  сходил на тягу, ответил на десяток вопросов: не страшно ли было в лесу? Не зачерпнул ли в сапог? Не застыли ли ноги? Потом, забравшись под байковое одеяло,  стал с самого начала прокручивать сегодняшний день. Мне вспоминался сладковатый запах прелой листвы вперемешку с дымом от махорки; громкий хлопок ружья, после которого приятно пахло сгоревшим порохом; вспоминалась птица вальдшнеп со смолисто-черными глазками-бусинками и длинным носом. Незаметно, под тяжестью нахлынувших воспоминаний я погрузился в глубокий сон, в котором меня ни на секунду не оставляла первая в жизни ОХОТА.
Проснувшись, я побежал к  Мишке в гости и, пока шел, не мог не заметить, что за ночь снега стало ещё меньше. Лужи, по которым я проходил вчера, сегодня разлились во всю ширину дороги. Солнце пригревало по-летнему, с жадностью поедая снег, а он, как заплаканный ребенок, пытался слезами разжалобить весну, чтобы та не торопилась. Но весна назло, сильней и сильней с каждым днем наступала на землю, заставляя как можно больше снега отправлять из этих мест вниз по течению всех ручейков, какие только здесь существовали. Мишки дома не оказалось, как сказала тетя Света – его мать:
– С утра ушел с лопатой, клад какой-то нашел, обещал к обеду вернуться.
– Ну и Мишка же неугомонный: все что-то ему надо найти, опять, наверное, за каким-нибудь железом направился – чудак, – отметил я и хотел идти домой, но ноги сами понесли меня к дому деда Матвея.
– Заходи, заходи, хлопец, – пригласил меня он, как только я вошел во двор – сейчас патроны «не то что бы» буду заряжать, поможешь?
– А это как? – удивился я.
– Заходи, научишься.
Я вошел в просторную, светлую кладовую, в правом углу которой висели подвешенные на капроновых нитках черные, изготовленные из плотного материала птицы; хвосты у них, словно усы у гусара, расходились в разные стороны.
 – Это чучела тетеревов, как их ещё называют, косачей, черные – это чучела самцов, а бурые – самок, – объяснил мне дед Матвей.  По середине кладовой стоял мощный, с резными ножками стол, на нем лежал небольшой фанерный ящичек. Дед Матвей открыл его  и выложил на стол несколько пустых металлических гильз.
– Вот, хлопец, это латунные гильзы двенадцатого калибра, я сейчас буду  «не то что бы» выбивать из них стреляные капсюли, а ты острым шилом будешь чистить углубления и наковальню от сгоревшего пороха. Он начал по очереди подавать мне темно-бурые гильзы, а я с удовольствием прочищал их от черного нагара. Когда это мероприятие закончилось, последовало новое. Дед Матвей стал в эти углубления, которые я только что прочистил, вставлять красноватые, словно маленькие кастрюльки, капсюля центрального боя. И это мероприятие вскоре подошло к своему логическому завершению, дед достал зеленую прямоугольную коробку, на ней был изображен большой медведь и написано: «Дымный порох» высыпал на приготовленный лист газеты черный порошок. Сначала этот порошок он набирал в железную колбочку-мерку, а потом уже из неё отправлял порох в гильзу. Я, затая дыхание, следил за всеми его манипуляциями, погрузившись в новый удивительный мир и, казалось, что интереснее этого занятия и быть не может. Запрессовали плотно вырубленные из валенка пыжи. Затем я узнал, какие бывают номера дроби, что такое картечь и для чего она нужна, какие бывают охотничьи пули. Во всю партию дед Матвей насыпал маленькие свинцовые горошинки, – это мелкая дробь как раз подходила на вальдшнепа. Потом поверх дроби поместилась плотная картонная прокладка, а дальше дед Матвей зажег свечку и залил оставшееся место внутри патрона расплавленным воском. Заряженные патроны он осторожно убрал в кожаный, уже местами износившийся патронташ. Я немного гордился тем, что оказал хоть и маленькую, но все же помощь в таком ответственном мероприятии.
На охоту Мишка в этот раз идти не согласился,  сказал, что устал, пока выкапывал из земли велосипедную раму. Мы пошли с дедом Матвеем вдвоем, но это меня нисколько не расстраивало: какая разница с Мишкой или без него. Главное – я иду в лес, снова в этот чудесный весенний лес.
Сегодня нам не повезло вообще: ни один вальдшнеп не налетел на выстрел, зато наслушался я их песен вдоволь. Ближе к концу охоты я уже вперед деда Матвея стал ловить знакомые хрюканья, доносившиеся до меня с разных сторон. Но все как-то стороной пролетали.
– Ну, ничего, будет и на нашей улице праздник, – рассуждал дед Матвей, когда мы возвращались обратно домой.
– Слушай, хлопец, хочешь узнать настоящую охоту? – остановившись  на полпути и почесывая указательным пальцем подбородок, спросил дед Матвей. Я застыл, словно оглушенный таким странным вопросом, что значит настоящая охота, а что эта, на которую мы ходили, была не настоящая, игрушечная?
– Завтра хочу глухариный ток «не то что бы» проверить, пойдешь со мной? – предложил дед Матвей, – подслух сделаем, чтобы надежно вышло, а потом, переночевав у костра, глядишь, и петушка добудем. Хоть я ни разу не ночевал под открытым небом и не знаю, что такое подслух, и всего лишь пару раз в жизни на картинках видел глухаря, который весной, как и вальдшнеп, оказывается, токует, всё же незамедлительно согласился.
Перед тем как разойтись, дед Матвей меня предупредил, что завтра придется выйти пораньше, часиков в пять, чтобы добраться до места, которое находится от села километрах в четырех и успеть на подслух.
– До свидания, дедушка Матвей, - попрощался я и направился к дому.
 Всю ночь мне опять снились лесные просторы, до краев наполненные птичьими перезвонами, тяга и лягушачий хор, который был иногда очень даже похож на песню вальдшнепа.
Утром я поругался с Мишкой, застав его в своей мастерской. Он собирал велосипед, который по запчастям нашел где-то в лесу.
– Мишка, дед Матвей пригласил меня сегодня на глухариный ток, пойдешь со мной? – радостно предложил я другу.
– Нет, не пойду, что там интересного, опять по грязи, да по воде таскаться, – не оборачиваясь, ответил Мишка. Я даже ожидать не мог от своего лучшего друга таких слов.
– Ну, ты, ты, ты, заикаясь, – сказал я, – и предатель.
– Я не предатель, просто, Егорка, я не понимаю чего там интересного, вот велосипед собирать совсем другое дело.
– Да какой велосипед, о чем ты говоришь? Я предлагаю тебе пойти в лес, как ты можешь сравнивать это с грудой ржавого железа? – разозлился я.
– Ах, ржавого железа, ну и иди, обнимайся со своей охотой, – закричал на меня Мишка. Я, хлопнув дверью, выбежал на улицу, мне стало до слез обидно, что друг меня предал.
– Ну и ладно, много ты понимаешь, – крикнул я, мне и без тебя хорошо.
Как только бабушка узнала о том, что я собираюсь на ночь идти в лес, достала из чулана старый дедушкин рюкзак, наполнила его нехитрой снедью: бутылочкой молока, свежеиспеченными пирожками, куском сала и  битый час напутствовала меня разным предосторожностям.
 Как мне было приятно идти по селу с рюкзаком на плечах, чувствовалась приятная его тяжесть, мне казалось, что все, кто встречался, считали меня настоящим охотником, да я и сам так считал. Дед Матвей вышел из дома с улыбкой.
– Ну, вижу, охотник собрался на славу, это хорошо. И мы двинулись на настоящую охоту, а какой она будет, я ещё не знал. Поля уже полностью отряхнулись от снега, но на закрайках и особенно в самом лесу его ещё лежало много. Дороги оттаяли, идти по ним было сложно: грязь прилипала, и сапоги становились в два раза тяжелее. Дед Матвей мне показывал чибисов, или как их ещё называют, пигалиц. Они, приметив нас, начинали кружиться и кричать:
 – «Чьи вы – чьи вы?». Потом, когда мы удалялись, успокаивались и продолжали, как ни в чем не бывало, бродить по полю. Ещё я узнал о такой птице как кроншнеп. Она, поднимаясь на крыло, сначала коротко свистела, потом свист ускорялся и плавно переходил в сплошное, своеобразное улюлюканье.
– Гляди, – указал мне дед Матвей на черную приближающуюся по небу «галочку» – это гуси…
Они с редким гагаканьем высоко пролетели над нами. Я долго смотрел им вслед, пока эта «галочка» не скрылась за горизонтом.
 – Какая красота! – не мог налюбоваться я всем, что видел и слышал, сердце из груди выпрыгивало от счастья. Тело все больше и больше наполнялось какой-то теплотой, которая разливалась по всем органам, по каждой клеточке. Были бы у меня огромные легкие, я бы с удовольствием вздохнул все весенние запахи до последней молекулы.
– Ну, почему Мишка этого не понимает, разве может велосипед сравниться с такой красотой? – спросил я дедушки Матвея.
– Понимаешь, сынок, не каждый в душе своей бывает охотником, некоторые люди не представляют, что такое охота, зачем идти в кромешную тьму леса, когда можно «не то что бы» на мягком диване почитать какую-нибудь книгу или посмотреть любимую программу по телевизору, а другие, наоборот, отдали бы все, чтобы хоть на  минутку оказаться один на один с природой. Послушать, как над плавнями пролетели утки, как глухарь на утре начинает свою звонкую песню, выждать момент, когда неожиданный прыжок зайца, гонимый гончей собакой, обдает волнением с ног до головы, вот таких людей и принято называть охотниками, – объяснил мне дед Матвей. – Друг твой оказался из числа тех, кому охота «не то что бы» кажется не интересным и бесполезным занятием.
Вскоре проходим поля и устремляемся по лесной дорожке, которая выводит нас к широкой, усеянной кустами ивы и ольхи лощине. Сворачиваем вправо и несколько сотен метров идем вдоль нее, пока не упираемся в заросшую с глубокими ямами поляну. В центре этой поляны на краю одной из неглубоких ям расположились три одинокие березки, словно неразлучные подружки.
– Здесь раньше была старая, довольно-таки большая деревня, – развел руками дед Матвей, – называлась она Мухины. Ямки, которые ты видишь, – это места, где когда-то «не то что бы» стояли дома. Мы присели на прогретый солнцем бугорок, прижались спинами к прохладным стволам берез.
– Когда я был примерно такого же возраста как ты, – подняв глаза к небу и закурив трубку, с печалью в голосе продолжил свой рассказ дед Матвей, – я жил вот здесь, где мы с тобой сейчас сидим, тут стоял наш дом, большой, как сейчас помню, с красивыми синими окнами. Деревня была чистая, ухоженная, посреди её ровная «не то что бы» песочная дорога, по которой важными белыми кавалерами ходили деревенские гуси. Вон там, внизу, течет река Кобра, в ней мы босоногими сорванцами ловили на удочку пескарей. Бывало, за утреннюю зорьку «не то что бы» по целому бидончику науживали. Но после того как мой отец умер от долгой болезни (мне тогда исполнилось десять лет) мама перевезла нас, меня и трех моих сестер, в село. Постепенно год за годом деревня «не то что бы» опустела, и теперь ты видишь: от нее не осталось и следа. Я заметил: в затуманенных глазах деда Матвея, как кристаллики снега, заблестели слезинки. Мне стало жаль его детства, его большого с красивыми окнами дома. Как мне хотелось хоть на секундочку посмотреть, как он шестилетним парнишкой таскал на удочку пескарей, как играл в войнушку с такими же ребятами, как мы с Мишкой, как веселился и был счастлив. Но время – вода, и теперь ему остается лишь вспоминать эти далекие, когда-то чудесно пролетевшие годы. «Неужели, – думал про себя я, – когда-то придется вспоминать мои тающие, как весенний снег, минуты жизни». Как мелочна, мне показалась сегодняшняя ссора со своим другом. Ну и пусть, что Мишка в душе не охотник, но ведь он все равно мой друг. Из моих глаз потекла, словно из глубокого чистого родника, непонятно откуда взявшаяся боль, я только сейчас смог осознать, сидя рядом с этим добрым, седым охотником, что все в мире не вечно. Что когда-нибудь я стану, точно таким же стариком, над этим местом, где мы сегодня видели клин гусей, полетит новый. Он точно также будет окликать своим радостным приветливым криком только совсем других охотников, а где буду я?
– Ты что это, хлопец? – вытирая мне глаза своей морщинистой жесткой ладошкой, спросил дед Матвей, – охотники не плачут. Я посмотрел в широко раскрытые, как весеннее поле, глаза деда и крепко обнял его за шею, прижимаясь к его пепельной бороде. Вот ведь какая получалась штука: ещё три дня назад я знал, что живет на селе старичок и что зовут его «не то что бы Матвей», и никак не мог подумать, что он через два дня станет частичкой моего сердца, словно я знал его всю свою сознательно прожитую жизнь.
– Из тебя вырастет настоящий охотник, – подмигнул мне дед Матвей и, по-дружески похлопав меня по плечу, кряхтя, поднялся на ноги. – Пойдем искать место для ночлега, припасем дров и на подслух. Мы перешли на противоположный берег речки Кобры, которая была сама по себе не широкая, но весенней воды несла много, затем чуть-чуть углубились в сосновый лес, нашли толстое, поваленное дерево, около которого и решили остановиться на ночь. Дрова наносили быстро: их здесь оказалось предостаточно. Когда сели отдохнуть, дед Матвей меня спросил:
– Хлопец, а ты пробовал чай на березовом соке?
– Нет, – ответил я.
– А давай мы сейчас  «не то что бы» поставим котелок, а когда вернемся обратно, он уже наполнится! Он достал из рюкзака небольшой черный, как смола, котелок, и мы направились добывать березовый сок. На опушке леса, на толстой в четыре моих обхвата березе, дед Матвей сделал несколько  неглубоких надрезов ножом, потом аккуратно загнул бересту чуть ниже, получился своеобразный тюрик, по которому в котелок капля за каплей потекла прозрачная, как слюда, жидкость.
Идти на подслух оказалось довольно-таки непросто, во-первых, путь наш был не близок, а во-вторых, ноги путались в переплетенных ивовых прутьях, которые лежали через узкую дорогу почти через каждый шаг. Но вскоре дорога вывела нас на заросшую мелкотниками делянку.
– Вот здесь они и поют, – обвел дед Матвей указательным пальцем вокруг неё. Мы не спеша пробрались сквозь густую подсаду в центр делянки. Затем уселись на покрытые мхом пеньки, подстелив под себя пустые рюкзаки, и стали ждать. Над головой, словно издеваясь над нами, один за другим пролетали вальдшнепы. Но дед Матвей на них даже внимания не обращал.         – Как же так? – не понимал я, – вчера в это же время он с таким нетерпением ждал, чтобы хоть один налетел, а теперь, когда они нас чуть крыльями не задевают, ему все равно.
– Скоро сам все поймешь, – сказал дед Матвей. На ветку тоненькой осинки метрах в двух от нас села какая-то маленькая в цвет молодой травы зеленая птичка. Сначала она пробежалась по ветке туда-сюда, потом на мгновенье замерла, будто к чему-то прислушиваясь, а затем как тетка на базаре начала, покачиваясь, однотонно повторять одно и то же:
– Чай –чай, вкусный чай. Чай-чай, теплый чай. Мне стало смешно, подумать только, а ведь точно такая же птичка сидит где-то неподалеку, слышит её предложение насчет вкусного чая и в ответ ей предлагает своего, а чем её-то лучше? И что поразительно, миллионы других птиц их не понимают. Вот бы здорово стать переводчиком птичьих голосов, всех-всех, какие только существуют, я бы в первую очередь попросил у этих птичек теплого чая и сравнил, чей все же вкуснее.
– Слышишь? – шепотом спросил меня дед Матвей, – прилетел, родной.
До меня донеслись какие-то громкие глухие хлопки, будто кто-то выбивал пыль из паласа.
– Вон там уселся, – показал он на сосновую гриву, которая на несколько метров отделяется от леса, из нее мы вышли на делянку. – Придется ждать, пока «не то что бы» совсем стемнеет, а потом уже идти, чтобы не подшуметь глухаря. Завтра на этом же месте запоет.
   За спиной раздались новые хлопки, а потом птицы начали подлетать со всех сторон, и мы оказались как бы в центре их сбора. Сумерки постепенно сгущались. Звезды, как светлячки, зажигались на огромном сиреневом полотне неба: сначала одна, потом две, а через некоторое время уже все небо было усыпано маленькими мерцающими бисеринками. Мне стало снова как-то не по себе. Черные непонятные силуэты впереди представлялись какими-то страшными чудовищами, и чем дольше я в них всматривался, тем страшнее они казались, а порой и вообще начинали шевелиться, но стоило перевести взгляд в другое место, они тут же прыгали обратно. Когда совсем стемнело, мы, нарушая стерильную тишину, с фонариками отправились обратно к биваку. Назад идти оказалось еще труднее: ивовые прутья, которые запутывали  ноги, сейчас были незаметными, и я несколько раз упал. Один раз набрал полный сапог ледяной воды, которая через несколько шагов стала теплой.
Когда мы вернулись, котелок оказался полным, наверху образовалась тонкая корочка льда. Надо же, в котелке лед, а от меня, как от печки, жаром пышет, даже волосы сырые от пота. Дед Матвей разжег яркий костер, затем нарубил еловых веток, настелил их толстым слоем у костра и велел мне снимать сырой сапог и носки. Все это он повесил на колышки рядом с костром, потом срезал еще пару колышек поменьше и вскоре запарил котелок с березовым соком. Я удобно устроился на еловых ветках, которые через одежду чуть-чуть давили спину, и укутался в накинутую дедушкой телогрейку. Лицо деда Матвея менялась, можно сказать, каждую секунду: то печально прищуривалось, то задумчиво покрывалось мелкими морщинками, особенно на лбу. О чем же думал он в этот момент, было известно только Богу и ему самому.
 – Что за волшебная это штука охота? – заглядывая в глаза деда, в которых, словно чертики, плясали блики от костра, рассуждал я. – Что заставляло этого старика, прожившего, можно сказать, всю свою жизнь, прохладной весенней ночью сидеть у костра, да ещё в компании двенадцатилетнего мальчугана, который ещё и жить-то совсем не начал. Неужели он через меня хочет возвратиться хоть на мгновения в свое далекое детство, может он хочет продолжить и вручить, как эстафету, мне продолжение своей жизни, которая дальше передастся кому-нибудь следующему. Не зря же дед Матвей сегодня рассказывал мне о своей погибшей деревне, о речке Кобре, в которой ловились на удочку пескари. Теперь я не имел права забыть этот выход в лес, этот костер, эту ароматно пахнущую смолой еловую подстилку и конечно, эти задумчивые и немного затуманенные глаза моего уже родного деда Матвея. Пламя костра, словно художник кистью, вырисовывало на черном полотне ночи удивительной красоты композиции от тепло-красных до желто-тревожных, которые, словно детская карусель, летели друг за другом как по сценарию.
Чай на березовом соке оказался чудесно вкусным напитком, которого я до этой минуты ни разу не пробовал. От него исходил аромат лесной свежести, дыма вперемешку со сладко-медовыми клеверными головками. После того как мы перекусили тем, что взяли из дома, меня подмяла под себя волна усталости своими мощными, длиною в пролетевший день крыльями, и я под треск сосновых веток, обгладываемых прожорливым огнем, уснул.
Разбудил меня дед Матвей, когда небо на востоке уже начинало постепенно припудриваться, готовясь к новому дню. Мы подогрели остатки чая и, допив, пошли уже на знакомую делянку. Без труда отыскали пеньки, на которых вчера сидели и растворились в предутренней тишине. Вдруг с той стороны, где вчера слышались первые хлопки, что-то глухо и в то же время громко застукало, словно мяч от настольного тенниса ударялся о ракетку.
– Красавец, - улыбнулся дед Матвей. – Вот она, хлопец, песня глухаря, за которой охотники «не то что бы» стремятся, преодолевая любые трудности и расстояния.
Сначала стук был одиночным, потом он учащался, а затем плавно перетекал в какой-то скрежет, во время которого, как объяснил дед Матвей, глухарь ничего не слышит. Прослушав несколько песен, мы стали забавно приближаться к глухарю. Если бы со стороны кто-то за нами сейчас наблюдал, картину увидел бы очень смешную: впереди седой дед показывал молодому пареньку, как надо ловить кузнечиков. С первых шагов я не понимал, что надо делать, а просто повторял все движения. Два прыжка – остановка, затем снова два прыжка – остановка, а когда песня стала мне понятной, я начал прыгать уже без предупреждения. Песня все отчетливей, а наши движения все медленнее и осторожнее. Когда звуки глухаря послышались совсем рядом, дед Матвей поднял голову вверх. Я незамедлительно последовал его примеру и, когда мои глаза выделили силуэт большой птицы на сосновой ветке, испугался. Нет, это мне кажется! Закрыл глаза и сильно зажмурился, потом открыл, птица не изменилась. Дед Матвей долго смотрел вверх, наверное, любуясь весенним солистом, потом, как только глухарь начал очередную песню, поднял стволы к небу, и неожиданно для меня раздался выстрел. Птица, ломая ветки, полетела вниз и с глухим стуком упала на землю. Мое тело пробила непонятно откуда взявшаяся дрожь. Я на ватных ногах пошел подбирать добычу. У сосны лежала, раскинув в стороны большие черно-белые крылья, огромная птица. Клюв у нее, в отличие от вальдшнепиного, был не таким длинным, зато очень толстым, словно вырубленным из мрамора. Шея с изумрудным отливом, но самое необыкновенное, что меня поразило – это черный с белой полоской на кончике, похожий на дамский веер хвост. Дед Матвей показал, как глухарь его распушает, и мне показалось, что передо мной лежит настоящая жар-птица.
Весь сезон охоты я у деда Матвея был постоянным и неизменным спутником: мы добыли трех вальдшнепов, двух глухарей и двух тетеревов. К завершению охотничьего сезона я уже мог смело считаться знатоком весенней охоты.
Когда я посетил эти места уже спустя годы, моего доброго старика уже не было в живых. Дом, в котором он жил, снесли, теперь на этом месте находился большой заброшенный пустырь. Я навестил могилку, заросшую молодой травой. Присел рядом на лавочку. На меня с обелиска смотрел в военном кителе с медалями и орденами улыбающийся, седовласый дед Матвей. По щеке скользнула скупая горячая слеза. Вспомнился тот весенний денек, когда я мальчишкой в больших синих сапогах спешу за пожилым охотником, а куда не знаю. Зато он точно знал, когда хлопал меня по плечу, сидя у вымершей деревни, что я надежно заболею любовью к природе. Сознание выбрасывало какие-то фрагменты тех первых охот, лукаво улыбающееся сквозь белые усы лицо, и добрая поговорка «не то что бы» моего учителя и наставника, настоящего охотника деда Матвея. Моя горячо любимая бабушка Тая год назад тоже покинула этот прекрасный мир. Мишка по всей моей жизни так и остался лучшим, преданным другом, он сейчас работает в конструкторском бюро. Он так и остался верен своим чертежам и железкам. Я взял путевку в местном охот обществе и прошелся по местам той детской незабываемой сказки, которую подарил мне когда-то дед Матвей. Проводил над головой беспокойный клин гусей. Ночью приготовил чай на березовом соке и под нахлынувшие воспоминания он мне показался таким же вкусным, как и тот чай первой охотничьей ночи. Утром попытался отыскать то место, где мы ждали песню глухаря, но не нашел, кругом на десятки километров были вырублены делянки и тот давний ток остался далеко в прошлом. Я, достав термос, расположился на поваленной осине, любуясь, как маленькая зеленая птичка во все птичье горло высвистывала:
 – «Чай-чай, вкусный чай, чай-чай, теплый чай».