О ЧЕМ НЕ НАПИШУТ ПОЭТЫ,
О ЧЕМ НЕ СЫГРАЮТ КВАРТЕТЫ
Драма в пяти действиях
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Г л е б К о н с т а н т и н о в и ч Ч а х л о в, пишущий человек тридцати лет.
С т а н и с л а в В о с т р о в с к и й, друг и сокурсник Чахлова, виолончелист филармонии.
В о л о к у ш и н а А д е л и н а А б р а м о в н а, комендант общежития, весьма старая дева.
С и л у э т Н е и з в е с т н о г о.
струнный квартет:
А л е к с а н д р М у з ы'к а, первая скрипка.
Э м и л и я К а ц, вторая скрипка.
Н и к о л а й К р а й н о в, альт.
С т а н и с л а в В о с т р о в с к и й, виолончель.
бездомный люд:
А р х и т е к т о р с д в о р н я г о й.
И г р о к п е р в ы й.
И г р о к в т о р о й.
К у к,
Ш а т у н,
С п я щ и й.
Действие происходит в непримечательном городе N, известным лишь своей историей пересыльных тюрем. Между третьим и четвертым действием проходит неделя, между четвертым и пятым действием проходит два года.
Д Е Й С Т В И Е П Е Р В О Е
Небольшая комната общежития. Над скромным ее убранством царит творческий беспорядок. На стенах развешены афиши, прикрывающие трещины и отвалившуюся кое-где штукатурку, на столе: рукописи, виниловый проигрыватель и портрет Чехова. В углу комнаты фортепиано и пюпитр с нотами. Звучит музыка, вероятно, струнный квартет Мендельсона. Внезапно раздается громкий треск и свет гаснет. Тишина.
I¬
Ч а х л о в. Да когда же это закончится! Сколько можно… (Запинаясь об предметы в темноте.) Будь проклят день, когда черт меня дернул поселиться в этой злосчастной общаге! (Стук в дверь.) Да-да-да, у меня тоже нет электричества! Опять балаган устроили… У вас что там, эвакуация?
Г о л о с и з - з а д в е р и. Шо вы заперлись, таки откройте дверь!
Ч а х л о в. А-а-а, Лина Абра-а-амовна, какая неожиданность! (Открывает дверь и видит перед собой даму добротных лет в халате, на голове у коей бигуди, а на блюдце в руках – свечка.) Сама управ общаги в столь поздний час и в столь сногсшибательном, в прямом смысле слова, наряде! Я же Вам говорил и не раз – Вы мне не нра-ви-тесь! (Смеется.)
В о л о к у ш и н а. Прэкратите немэдлэнно! Чему вы радуетесь? Все общежитие без электричества по Вашей же воле, голубчэк! Нема света.
Ч а х л о в. Та шо Вы говорите! Небось я конфорку на кухне с двойки на тройку переключил и таки все вырубило? Но мне таки кажется, ибо я подозреваю, что суп из бигудей не я там варил, а Вы!
В о л о к у ш и н а. Шо?
Ч а х л о в. Та ни шо! Достали вы все меня, вот шо. Ходите и ходите тут, как инквизитор со свечкой, косы вам да колпака не хватает. В мою первую брачную ночь небось тоже со свечкой придете?
В о л о к у ш и н а. Загонитэ вы мене в самый гроб…
Ч а х л о в. Так что случилось?
В о л о к у ш и н а. У вас свэчи тут есть? Вэтер видали какой? Провода оборвало, таки до завтра и просидим в тэмноте.
Ч а х л о в. Вы всю жизнь в темноте, чего Вам терять-то. (Зажигают свечи.) Аделина Абрамовна, мне вот что интересно: а при чем здесь я, коли провода оборвало ветром?
В о л о к у ш и н а. А таки я к вам развэ с претэнзией?
Ч а х л о в. А таки нет?
В о л о к у ш и н а. Нэт, вы конэчно же виноваты, как тут без вас…
Ч а х л о в (разворачивая комендантшу общежития лицом к двери.) Я вас таки вытоклну из комнаты, вы ж не возражаете? (Кашляет.) Вон весь какой заразный! Вы же не хотите заразиться от меня небось какой хворью – вдохновением или еще хуже – талантом в этом творческом лепрозории? (Не может выпроводить.) Все-все-все, с меня хватит, все свободны, а за свечи спасибо на добром слове. (Один.) И вот что я здесь делаю? Вернее, что мне здесь делать? Хочешь позаниматься Листом да Григом – кастрюлей стучат по батарее, засядешь за стол на статейке ручку расписать – электричество вырубят, а уж не дай бог кого-нибудь к себе пригласить! Таки это же провокация: позовешь друга – террористический акт без антракта; пригласишь к себе даму сердца: сексуальная провокация. Волокушина, Волокушина... (Ложится со свечкой в руках на диван.) Впрочем, не к лицу мне такие рассуждения. Подумаю лучше о том, как достать билет на ближайший концерт Мии… (Снова стук в дверь.) Вот и подумал.
II
Ч а х л о в. Кто еще там?
В о с т р о в с к и й. Открывай, товарищ поэт!
Ч а х л о в. Здравствуй, друг мой Востровский! Ба! Принес мне обед? Разогреем в бесовской сковородке котлет! (Жмут друг другу руки, в этот момент загорается люстра, вновь играет музыка.) Луч света, в прямом и переносном смысле!
В о с т р о в с к и й. Да ты брат Пушкин! У тебя обед позднее ужина. Но чего это ты мою фамилию с бесовщиной рифмовать стал?
Ч а х л о в. Оттого что не Пушкин я, а Чахлов. Псевдоним надо было брать, с такой фамилией только над златом чахнуть…
В о с т р о в с к и й. Или над котлетами!
Ч а х л о в. Иди ты! Узнал что-нибудь? Звонил в издательство? Работает там еще твой знакомый?
В о с т р о в с к и й. Да работать-то работает, только, знаешь, расценки у них там… короче говоря, тебе не мешало бы найти работу.
Ч а х л о в. Ну так?
В о с т р о в с к и й. Даже в нашем скромном и непримечательном для культуры городище книжка твоя обойдется, как минимум, тысяч в семьдесят.
Ч а х л о в. Да это же нереально, такая цена за самый скромный тираж, что называется «для личного пользования»… Потому город наш и непримечателен для культуры, что не может быть ее там, где дешевле купить бутылку водки, а не книгу, где купить жигули проще, чем издать книгу. А не легче ли с такими ценами купить все издательство?
В о с т р о в с к и й. Вот я и говорю, что нужно найти тебе работу. Завтра в филармонии еще разузнаю, шансов мало, но все же. Концертмейстером бы к вокалистам пошел? Вспомнишь наше студенчество?
Ч а х л о в. Пойти-то пошел, только вот у вас там… кхе-кхе.
В о с т р о в с к и й. Чего у нас там?
Ч а х л о в. Ну подумай сам, кому нужен пианист, да еще и горе-поэт в одном лице? Все родственники, все знакомые, все с родословной музыкальной. А я – кто?
В о с т р о в с к и й. А ты – талант.
Ч а х л о в. Еще хуже… кстати! Достанешь мне контрамарку на один концерт?
В о с т р о в с к и й. А то! С Эмилией небось? Что молчишь? Нас тут в один квартет ставят.
Ч а х л о в. Это с чего это?
В о с т р о в с к и й. Да не ревнуй ты так сразу. В театре муз.комедии на открытие сезона есть подработка. Местный квартет [1] уехал, а театру нужен коллектив уровня, всякие первые лица города, высший свет, сам знаешь… У них ремонт к юбилею состоялся, вот и праздновать надумали. А в филармонии разговор короткий – мол, давайте поставим в квартет Сашку первой скрипкой, Эмилию, Николая Ивановича да меня. Дело-шутка, фа-мажорный дивертисмент Моцарта, да всякие торжественные наигрыши, может немного транскрипций джазовых на фуршет, сверху еще не решили. А-а-а, еще Шостаковича хотим сыграть тем же составом в ДК, дадим фору местному квартету, вернутся в октябре из Болгарии – будет им сюрприз.
Ч а х л о в. И что же, Эмилия согласилась быть второй скрипкой?
В о с т р о в с к и й. Поначалу не хотела, конечно, но потом…
Ч а х л о в. Но потом узнала, что в квартете будет выступать филармоническая звезда всех времен и народов, еще не заслуженный и народный, но в душе «уже почти вот-вот», сам Станислав Ясно Солнышко, света луч моей общаги, Востровский! (Оба смеются.)
В о с т р о в с к и й. Но про тебя я помню.
Ч а х л о в. Аделина Абрамовна про меня тоже, смотрю, не забывает, старая ведьма!
В о с т р о в с к и й. Жаловалась на тебя!
Ч а х л о в. До сих пор считает, что ее с прежнего места из-за меня выдворили? Ну и пусть считает. Хотя я тут ни при чем, ты и сам прекрасно знаешь. Трудиться по своим полномочиям надо было.
В о с т р о в с к и й. Не кипятись, Чахлов-Пушкин!
Ч а х л о в. «Ядра – чистый изумруд…»
В о с т р о в с к и й. Ты-то да! Лучше скажи, чего пишешь? Я слышу Мендельсона второй квартет, не так ли?
Ч а х л о в. Статейку готовлю для независимой публикации, переслушиваю.
В о с т р о в с к и й. Небось, рецензию?
Ч а х л о в. Нет, с рецензиями я завязал после той истории с Абрамовной. Это все уже в прошлом.
В о с т о р о в с к и й. Жаль.
Ч а х л о в. Нисколько. Жаль, что я сюда переехал! Знал бы, что она теперь здесь «вездесущит», то уж лучше бы на вокзал. Как застрянет в коридоре или в моем дверном проеме – так все.
В о с т р о в с к и й. Ты бы лучше Мию позвал в кафе или на набережную – молчи, денег я бы тебе одолжил.
Ч а х л о в. Спасибо, мой благодетель. Мне хватит одной контрамарки. Не буду мешать Вам. (Пауза.) Играть квартет. (Дуется.)
В о с т р о в с к и й. Ты знаешь мое к ней отношение.
Ч а х л о в. Но и ты не устоишь, вон, Бастилию взяли и тебя возьмут, в оборот!
В о с т р о в с к и й. Посмотри-посмотрим. Глеб, ты ведь давно к ней стихи пишешь, почему не подаришь?
Ч а х л о в. Дабы потешить ее самолюбие?
В о с т р о в с к и й. Дабы объясниться с ней хотя бы стихами, раз разговорной речью тебе моветон. (Напыщенно.) Поэт!
Ч а х л о в. Кому нужны эти песни средневекового рыцаря печали? Что сейчас нужно «для любви»? Деньги. Машина. Статус. Успешная карьера. Связи. Но, главное, свободное время! Единственное, чего не купишь. И чего у меня, к сожалению, тоже нет. Мне почти тридцать, а кроме стихов – чего я имею? Вот кто я?
В о с т р о в с к и й. А кто я? Исполнитель. А ты – создатель. Но нет, я не отрицаю, что ты замечательный пианист от бога, но твой выбор гораздо сложнее, этот выбор – самопожертвование. Ты забросил рояль, ушел от коллектива, порвал с личной жизнью и прочими житейскими радостями во имя литературы.
Ч а х л о в. Хватит благородства и красивых слов! У меня просто не сложилось в музыке, фортуна, знаешь ли, отвернулась в тот момент, когда я на нее рассчитывал. А рассчитывать нужно только на себя. Сглупил тогда, и теперь страдаю по своей глупости. Ты думаешь я не мечтаю о сцене? Или мне не снятся кошмары, где я оказываюсь за роялем, а вспомнить ничего не могу – и руки заскорузли. Думаешь, меня не испытывают каждодневно муки совести? Я давно в отчаянии и по-доброму тебе завидую, друг мой…
В о с т р о в с к и й. Я постараюсь тебе помочь! Вот увидишь, все еще будет.
Ч а х л о в. Да я же не к тому! Уже ничего не изменить. Выбор сделан и он неправилен.
В о с т р о в с к и й. Когда нам удастся издать твою первую книгу, о тебе узнают!
Ч а х л о в. Обо мне и сейчас знают. Почему меня никуда не приглашают? Именно потому, что обо мне знают. Ни на чтения, ни на квартирники, ни на концерты. А взять этих литераторов?! Всех этих местных членов союза писателей, драм.общества и прочее. Ты хоть раз читал что и как они пишут? У-у-у… Вот послушай: мне намедни пришлось в банке просидеть полтора часа, ожидая своей очереди, а там на столиках были буклеты – книжецы от деятелей союза выше мною упомянутого. И что же я там прочел? Позор! Бред сивой кобылы. Эти старперы так и будут сидеть на читательских харчах, а народ съест – коли так утвержденные государством писаки, заслужившие премии и всяческие звания, так пишут, то и лучше быть не может. Съедят да еще и спасибо скажут. Или как живут другие поэты, не в городе N? Другие напишут четыре строчки, выучат их и читают со сцены, другие пишут стишки только затем, чтобы развлечь себя и любительский кружок членов союза. Нет, они занимаются, как им кажется, писательством ради людей, ради будущего, ради высоких целей! Поэзия стала индустрией развлечения и все кому не лень пытаются писать, заучивают и почитывают свои словесные излияния в кабачках, кафешках и т.п. и т.д.. Знаешь, что бы я сделал? Ввел налог на качество поэзии! Но, учитывая, какие высококлассные профессионалы состоят в типичных литературных обществах, мы таким образом похерим последнее и потеряем хилые ростки настоящей современной поэзии, ибо не соответствуя стандартам бесталанности, загублено будет все живое, качество и вовсе выйдет из поэзии и пойдет бродяжничать по степям бардовским. Поэтому я буду писать, пусть в стол, но буду. Кто-нибудь да найдет. Кто-нибудь да поймет. (Востровский смотрит на Чахлова с непониманием и удивлением.) Нет-нет, они обо мне прекрасно знают, но хотя бы молчат и спасибо. А попробуй я высунуться из своей кувуклии писательской – так еще и в грязь втопчут.
В о с т р о в с к и й. За что же?..
Ч а х л о в. За то, что я не такой, как они. (Почти переходит на крик.) Умалишенные, бестолковые люди, чертовы критики, критиканы-идиоты! (Взволнован и раздражен, но старается казаться спокойным.) Я пишу «ея», они мне справляют на «ее», я оставляю в итоговом экземпляре «окриленной», они мне звонят и говорят: «У вас тут опечатка, правильно «окрыленной», – я заверяю их, что у меня должно быть именно «крылами», а они мне: «Нет такого слова, есть только «крыльями», – хочу написать «песенью», мне зачеркивают и сверху пишут «песнью». Ну, давайте поспорьте со мной, что кофе среднего рода, и я вас вызову на дуэль! Сами вы среднего рода, пола и образования. Убили русский язык, ввели свое ЕГЭ в тестах, а Онегина-то никто и не читывал, ходят счастливые, зубоскалят, сто баллов они получили, в институт поступили, на работу взяли редактором, молодцы! У нас не город, а литературный деградант! Ты бы видел эти самодовольные лица, не обремененные интеллектом, которые гордо выходят на сцену и читают свои стыдобищные творения! Стас, а ведь они и до вас доберутся!
В о с т р о в с к и й. Кто?
Ч а х л о в. Гении поэзии! Это неумелые чтецы, недотепы-поэтища и прочее-прочее. Вот придумают какой-нибудь фестиваль литературного позора и выпросят площадку у вашего худ.рука, то ли будут страсти по Матфею!
В о с т р о в с к и й. Да ну брось, Глеб! У нас никто никогда ничего не выпросит у худ.рука. Своим-то концерты и гастрольные туры оплачивать отказываются, а ты про фестиваль. Впрочем, ты прав. Но не полагай, что у нас лучше, отличий немного. Знаешь каков наш нынешний директор? Хорош, чертяка! У нас теперь не храм искусства, а сплошной бизнес-проект! Он раздает направо и налево интервью глянцевым журналам, и люди для него – рабы, мы тут как на плантациях, пашем-пашем, а он рассказывает, как успешна его плановая коммерция! Торги! «Мы отправим нашим артистов к вам поиграть, но какова наша выгода? Что вы говорите? А, тогда нет здесь для нас выгоды, никуда они не поедут». Нас кто-нибудь хоть когда-нибудь о подобном спросил? Вдруг у нас мысли есть? Скоро будем играть на фуршетах в банках, там ведь деньги водятся! Что властям до культурных ценностей и классической музыки? Мало того, что финансовых резервов нет, так они умудряются еще и культурный фундамент сносить к чертовой матери! Что им мнения наших почтеннейших профессоров, заслуженных и народных артистов, деятелей культуры? Что деньги нужны на концерты и инструменты, что гастроли необходимы, и знать нас должны не только в нашем городище, ибо мы, возможно, последнее поколение, кто русскую музыкальную школу представляет; что сносить здания культуры надо запретить, категорически запретить!.. Глеб, ты думаешь, с верхушки для музыки и музыкантов что-нибудь делается, ударил кто палец о палец? Нет. Все кичатся своим местом и пенсией, все трясутся со своим статусом, всем лишь бы привилегии сохранили да зарплаты не лишили. Все думают о своем будущем, о своем!
А котлеты твои сгорели, Глеб!
Ч а х л о в. Что? Какие еще котлеты? Боже правый! Да я тебя заслушался!
В о с т р о в с к и й. В общем, до искусства всем, как тебе до твоих котлет! (Чахлов срывается на кухню, комнату заполняет дым от сгоревших котлет, из коридора доносятся неодобрительные выкрики Волокушиной. В окно бьются ветви деревьев, из открытой форточки слышится вой собаки. Проигрыватель крутит пластинку на одном месте.)
В о с т р о в с к и й (подходит к столу и пробегает глазами рукопись Чахлова). «…Человек я семейный, точнее, домашний. Жизнь у меня спокойная. Но счастливая ли? Никто меня не посмеет потревожить, телефон никогда не зазвонит. Человек я простой, совсем не сложный, а счастье… Где мне его набраться, где его найти? Другие попадают в автокатастрофы, и выживают, спасают тонущих людей, и становятся героями, режут себе вены и попадают в одну палату к Наполеону. А у меня все всегда спокойно. Спокойно до такой степени, что порой кажется мертвецам на том свете уютнее, чем мне на этом. А все им земля пухом, вечный покой, рай. Я даже напиться не могу: так, знаете, чтобы пойти и начистить кому-нибудь морду, а потом сесть на поезд и уехать далеко-далеко… До первого моста, на котором я вздернусь. Вздор! Я и мухи не обижу, не то что себя или кого-то еще. Эдакий пафицист-правдолюб. Семью я как таковую люблю, но собственной семьи у меня нет. Своего дома тоже нет, но всем я всегда говорю, что человек я семейный, потому не переношу на дух всяких тусовок, громких звуков, толп. На всякий случай, чтобы уж точно никуда не позвали. Я оттого и спокоен, что у меня своего ничего нет. Но несмотря на это, кое-что все-таки от меня да останется…» (переворачивает страницу и видит рукописный заголовок «Три прегрешения поэта».) Плохо ты кончишь, Чахлов, плохо… уж лучше бы стихи писал о любви, ей-богу.
III
(Шумная суета на этаже общежития, кто в чем, а Чахлов бегает по коридору и размахивает столовой тряпкой, пытаясь разогнать дым. Волокушина разводит руками, при этом громко причитает.)
В о л о к у ш и н а. Ну ты посмотри, одарил божэнька талантом кухарки! Глеб Константинович, шо Вы натворили? Ой, идите уже отседа туда к себе, я окно открою, само вывэтрится, от вас только душно да тошно, ходите тут потеете, имейте совесть! Мне таки стыдно.
Ч а х л о в. Стыдно Шекспира не читать, да альт от скрипки не отличать, Лина Абрамовна! Все ажур, ажур… [2]
В о л о к у ш и н а. Шлимазл [3] Вы, Глеб Константинович! Шо ни день, то хипиш [4] с Вами!
Д Е Й С Т В И Е В Т О Р О Е
Набережная города N раним утром. Дождь накрапывает, слышатся крики чаек. Внизу, под мостом, среди выброшенных канистр, бочек и покрышек ютятся бездомные. Один раскачивается из стороны в сторону, товарищ его спит на рваном одеяле, двое других играют в «дурака», пятый пытается поджарить хлеб на шпажке, а у шестого в руках небольшая дворняга, он гладит ее и смотрит в туманную даль берега. Чахлов спускается по ступеням к воде, никого не замечая.
I
И г р о к п е р в ы й. Одну мелочь мне подпихнул! У меня семерка червонная, хожу… шесть ромбом!
И г р о к в т о р о й. Семерка.
И г р о к п е р в ы й. Скучно! Вот тебе пиковые шестерка с семеркой да семерка ромбовая!
И г р о к в т о р о й. Дама не на выданье, беру…
И г р о к п е р в ы й. Эх ты, растяпа, без козыря меня оставил!
И г р о к в т о р о й. Да кто ж тебе виноват-то.
И г р о к п е р в ы й. Эй, Кук! Долго ты там еще будешь хлеб обжигать, давай к нам!
К у к. Грешное это дело, с картами знаться… а хлеб я грею для Шатуна, болеет он… (Втроем поглядывают на раскачивающуюся из стороны в сторону фигуру.)
И г р о к в т о р о й. Брось ты, он видать еще от рождения болеет, и ничего, живее всех живых.
И г р о к п е р в ы й. Как родился, так сразу и заболел. Мамка ты ему что ли?
К у к. Все-таки человек… брат он мне.
И г р о к п е р в ы й. Коли брат – так иди для него на паперти собирай милостыню, а с нами не знайся! Восьмерка треф.
К у к. Злые вы, братия. Буду молиться за вас (Пересаживается поближе к Шатуну.)
И г р о к в т о р о й. Бита восьмерка твоей козырной! Хожу: три семерки, а-а-а, видал!
И г р о к п е р в ы й. Десять, дама, король!
А р х и т е к т о р с д в о р н я г о й. Потише можно? Я думаю.
И г р о к в т о р о й. Король ромбовый!
И г р о к п е р в ы й. Думает он… раньше думать надо, коли здесь, то уже и думать не надо! Восьмерка козырная!
И г р о к в т о р о й. Пика восемь.
А р х и т е к т о р. Ты мне не дерзи.
И г р о к п е р в ы й. Туз.
И г р о к в т о р о й. Бито. (Снимает карты, оборачивается.) Вы лучше поглядите на этого пижона. Может позвать его нам, а? Ради шутки. Больно рожа у него знакомая… где-то я ее видал уже.
А р х и т е к т о р. Не рожа, а лицо. (Достает из-под канистры небольшую брошюру, листает.) Кто брал эту книгу из вас в руки? (Молчание.) Я повторяю: кто брал эту книгу?!
И г р о к п е р в ы й. Да все так-то. О чем разговор? Еще вчера…
А р х и т е к т о р. Ай молодцы какие! Книги не для того, чтобы ими причинное место утирать, а для того, чтобы читать! Кто выдрал страницы?
К у к. Я это сделал.
А р х и т е к т о р. А я тебе разрешал.
И г р о к в т о р о й. Опаньки… ща праведный наш огребет от Архитектора! (Потирает руки.)
К у к. Я взял несколько страниц, чтобы разжечь костер, чтобы грело и хлеб был теплым для Шатуна…
И г р о к п е р в ы й. По ходу дела, хлеб будет теплым, а ты, Кук, холодным (Игроки смеются.) Шесть треф!
К у к. Так я же для доброго деяния… буквы никуда не денутся, слово наше воистину всему начало, а бумага, все-таки, древесина…
И г р о к в т о р о й. Сукин ты сын, девятка червонная! Выудил козыря!
А р х и т е к т о р. Ладно. Успокой лучше Шатуна, на нервы действует. (Листает брошюру.) А ничего, ничего… дельный малый, знает он толк в смыслах.
И г р о к в то р о й. Что-то с шестерками сегодня не то… пик и ромб! А кто – он?
А р х и т е к т о р (Гладит по спине собаку.) Ну-ну, не скули ты, все мы брошены в котел свободы без обязательств, все мы и господа и рабы.
К у к. Тот парень… Кажется, заметил нас. Накроет, ливанет, чую…
И г р о к п е р в ы й. Спорим, к нам не явится от дождя укрыться? Десятка ромб, козырный валет!
И г р о к в т о р о й. А ты погляди-ка на него получше! То-то рожа знакома, он же с книжки, которую Кук на костер, изверг, отправил! Пик десятка и валет тебе в придачу!
И г р о к п е р в ы й. Архитектор, дай-ка книжецу взглянуть? (К картам.) Вот, зараза, возьму, но козырей не выдам!
А р х и т е к т о р. Да он это, он. Я его сразу узнал. (Ловит взгляд Чахлова и делает ему знак рукой.) Добрый человек, не хочешь ли от дождя укрыться? Бомонд у нас что ни на есть совестливый и добрый, не обидит поэта…
II
Ч а х л о в (закрывая голову от дождя газетой, подходит к бездомным). То и верно, благодарствую. (Обтряхивает одежду.) Откуда Вы меня знаете?
И г р о к в т о р о й (вполголоса).Ты смотри-ка! (Игроки оставляют карты.)
А р х и т е к т о р. С чего бы не знать мне тебя, Глеб Константинович?
Ч а х л о в. И все же? Я вас не узнаю.
И г р о к п е р в ы й. А его узнавать не надо! Главное, что он тебя узнал.
И г р о к в т о р о й. Да и мы тоже.
А р х и т е к т о р. Книга твоя вот, читал намедни. (Показывает.) А ты не стесняйся! Кук, притащи господину поэту седалище! (Кук притаскивает покрышку.) Присаживайтесь, присаживайтесь.
Ч а х л о в. Откуда у вас эта брошюра?
К у к. Оттуда, откуда и все здесь…
А р х и т е к т о р. Не хотелось бы, чтобы ты знал, откуда она у меня, но ты парень смышленый, думаю, уже и так все понял.
И г р о к п е р в ы й. Да с помойки, откуда еще! Хороши должны быть твои стихи.
А р х и т е к т о р. А ну захлопнись. Еще пикнешь – придушу этими же руками! (К Чахлову.) Я, знаете ли, всю ночь читал, и скажу прямо, что…
Ч а х л о в (потупив взор). Я, пожалуй, пойду! Извините.
А р х и т е к т о р. От нас так быстро гости не уходят. Вы перебили мою речь. Имейте мужество дослушать до конца то, что касается Вашего искусства слова, даже если и слышите Вы это от бомжа.
Ч а х л о в. Простите. Но это вовсе не искусство, это…
А р х и т е к т о р. Сударь, вы снова меня остановили. (К игрокам.) Так о чем я говорил?
И г р о к в т о р о й. О стихах, каковы они, а, Архитектор?
А р х и т е к т о р. Так вот, верно. Скажу, что стихи Ваши очень собою хороши. У вас большое светлое будущее, ежели Вы сюда не топиться пришли, Глеб Константинович! И уж поверьте, при нынешней жизни, о светлом будущем я крайне редко кому говорю.
Ч а х л о в. Спасибо. Как вас именовать?
К у к. Архитектором его зовем мы.
Ч а х л о в (тихо, обращаясь к Куку). Но может имя, отчество?
А р х и т е к т о р. Это ни к чему. Теперь уже ни к чему. (Задумчиво.) Сегодня зовите меня… хм… Борисом.
И г р о к п е р в ы й. Вот это поворот! (Второй игрок хихикает.)
Ч а х л о в. Но ежели стихи мои оказались выброшенными, значит, не так уж они и хороши? Согласитесь ли Вы, Борис?
А р х и т е к т о р. Здесь я с Вами не соглашусь.
Ч а х л о в. Отчего же?
А р х и т е к т о р. Не всегда те, кого мы хотим считать достойными из достойнейших, таковыми являются на самом деле и способны ответить нам…
К у к. Благодатью!
А р х и т е к т о р. Взаимностью. Возможно, Вы ошиблись, Глеб Константинович, но дай Бог ошибся случай. Знаете, так бывает – не в то время, не в тот день. Я уверен, у вас достаточно благодарных читателей. По крайней мере, не заполучив желаемого, Вы обрели в моем лице еще одного, можно сказать, поклонника Вашего творчества.
И г р о к в т о р о й. Особенно их оценил Шатун! Кук ему в этом помог! (Указывает Чахлову на раскачивающегося человека.)
А р х и т е к т о р. На что я первым делом обратил внимание в Ваших стихах, так это на музыку.
Ч а х л о в. Какую же музыку Вы в них услышали, Борис?
А р х и т е к т о р (улыбается). Давайте сыграем в игру: я угадываю музыку Вашей души, а Вы – кем я был в прошлой жизни, вернее, в той жизни, что привела меня сюда и подарила возможность познакомиться с Вами.
Ч а х л о в. Ну-с… давайте попробуем! Почти уверен, что проиграю вчистую Вам!
К у к. Негоже это, играть…
А р х и т е к т о р. Кук, для тебя и на скрипке негоже играть, потому что ты, дурак, считаешь, что все удовольствие да развлечение, а до искусства и науки дела тебе нет.
Ч а х л о в. Еще я уверен в том, что Вы и сейчас тот, кем были раньше.
А р х и т е к т о р. Верите в человеческое предназначение, в знамение, в высшую справедливость?
Ч а х л о в. Последнее, пожалуй, остается для меня загадкой.
А р х и т е к т о р. Здесь мы с вами родственные души. Итак… я знаю, что вы пианист, прочитал, но предположу, что Ваша муза кроется в музыке отнюдь не в фортепианной.
Ч а х л о в. Правда!
А р х и т е к т о р. Ваш ход.
Ч а х л о в. Вы – человек искусства.
И г р о к в т о р о й. Ну, пошла-поехала история!..
А р х и т е к т о р. Это не оркестр. Это что-то более интимное и камерное.
Ч а х л о в. Так, стало быть, я прав? Вы запомнили мое лицо, Вы узнали меня с фотографии семилетней давности, прекрасно представили мой образ… художник?
А р х и т е к т о р. Вы близки к истине, как всякий пророк. Музыка струнная, Ваша избранница – скрипачка, Вы пишете об этом, Ваша музыка любовной поэзии – струнное кантабиле?
Ч а х л о в. Неожиданно! Вы скульптор?
А р х и т е к т о р. Еще немного и в десятку. Так скрипка соло или же небольшой струнный оркестр?
Ч а х л о в. И первое и второе! Точнее, струнный квартет. А вы не так просты! Но черт возьми (Кук перекрестился, Шатун взвыл.) Каков я глупец! Мне же прямо сказали русским языком… Архитектор! Вы архитектор!
И г р о к п е р в ы й. А то!
А р х и т е к т о р. Человеку, живущему в мире иллюзий и фантазий иногда простительна и такая неосмотрительность. Но будь Вы Шерлоком Холмсом, ни о какой поэзии и речи бы не шло. Радость открытия и познания есть высшее блаженство для человека творческого.
Ч а х л о в. Позвольте мне пожать Вам руку! Расскажите же мне что-нибудь о себе! Вы возвращаете меня к жизни, к ее реальности, к этому ощущению движения…
И г р о к в т о р о й. Где уж реальность жизни, так это тут, в бомонде бомжей! Здесь ты парень прав как никогда!
А р х и т е к т о р. Что тут расскажешь… мое движение подходит к концу, а Ваше только начинается. Хорошо ли Вы разбираетесь в других видах искусства? Кроме музыки и поэзии.
Ч а х л о в. Скорее, нет, чем, да.
А р х и т е к т о р. Учтите, Вы должны извлечь важный урок из нашей первой и последней встречи. Вы должны заняться и прочими искусствами, это поможет Вам избежать русский сплин.
Ч а х л о в. Да как же это! Я ведь ни художник, ни скульптор, ни градостроитель – люди всю жизнь учатся этим сложным творческим ремеслам… от театра я, сказать честно, далек – мне чуждо сценическое лицемерие, в цирке не люблю я фиглярства, в балете – что мне до красоты, когда я ищу и мучаюсь смыслами, без хорошего либретто для меня это и не искусство, а суетная свистопляска. Мне в прозе-то тяжело писать, мучаюсь своей бесталанностью и беспомощностью!
А р х и т е к т о р. Не обязательно быть вторым Айвазовским. Вспомните того же Ломоносова или же да Винчи! Обширный круг деятельности, знания во многих областях!
Ч а х л о в. Куда мне до таких величин… космос и суглинок!
А р х и т е к т о р. Еще раз повторю: не нужно сравнивать себя с другими, не нужно усердствовать в самобичевании, не стоит ни на кого обижаться. Все великие начинали с копий шедевров, со временем выработав свой собственный стиль. У Вас же свой стиль уже есть – он узнаваем, но требует много трудов и усердия. Помните об том всегда. Начните, например, с архитектуры Древней Греции, с античных ордеров, или же с крито-микенской культуры.
Ч а х л о в. Можно я запишу?
А р х и т е к т о р. Ваших стихов я Вам не отдам, слишком большое значение приобрел для меня этот день. Так что пишите прямо на себе! Итак… обратитесь к станковой живописи Рима, к помпейским стилям… да, что-то будет заимствовано у греков, но вы почувствуете там новые веяния эпохи и военного времени, дух римлян. Обратитесь к фаюмским портретам, помню как сейчас портрет пожилого римлянина в музее Пушкина, прекрасный пример… уделите особое внимание символике иконостасов, изображению Христа…
К у к. Сцены из Евангелия! (Чахлов невольно раскрыл рот от удивления.)
А р х и т е к т о р. Совершенно верно, Кук. (К Чахлову.) У Вас впереди множество открытий, не проживайте жизнь зря, быть может Вам суждено открыть глаза многим на немногих, чье искусство незаслуженно забыто и недооценено, сотворить если не чудо, то исполнить свое великое предназначение поэта. Я всегда считал поэтов исключительными людьми, более одаренными, более чувствительными и значимыми для истории. Не повторите моей ошибки.
И г р о к п е р в ы й. Да парень, Архитектор всегда в тему зрит. Ты думаешь, твою писанину выбросила неблагодарная дамочка и смысл жизни отныне для тебя потерян? Да ну и… (махнув рукой) что выбросила, станешь знаменитым, пожалеет еще!
И г р о к в т о р о й. Да, бабы они такие, непредсказуемые… загадочные!
И г р о к п е р в ы й. Не пытайся ты ее понять! Мало ли причин? Да бьюсь об заклад, что стихи твои слишком хороши для нее, так что жми вперед и не расслабляйся!
А р х и т е к т о р. Вот и дождь закончился, яснеет. Будем прощаться, господин поэт!
Ч а х л о в. Спасибо Вам, Борис! Надеюсь, свидимся еще! (Жмет архитектору руку.) Может нужна помощь, так я всегда! Вы скажите…
А р х и т е к т о р. Нет-нет, Глеб Константинович, наша доля уж такова, что мы отшельниками и все сами. А Вы ступайте, и, пожалуйста, помните о моей просьбе. Ну, добро!
Ч а х л о в (выворачивает карманы, находит свернутые купюры и монеты, отдает их Второго игроку). Все, что есть, мне не жалко.
И г р о к в т о р о й. Хороший ты человек, Глеб! Не хотел бы я увидеть тебя в нашем кругу, так что будь лучше там…
К у к. С Божьей помощью! Шатун, помаши дяде ручкой! С Божьей помощью…
III
Ч а х л о в (один, возвращаясь с набережной, проходит мимо дома Эмилии, останавливается, смотрит на ее окно). Прав архитектор Борис! «…у Вас впереди много открытий, не проживайте жизнь зря». Мне говорят, что я стал пессимистом. А кем мне быть еще в этом черно-белом мире манекенов и марионеток? Прошляпил я свою юность и молодость. Когда другие упивались свободой, пьянели от первой любви и теряли головы от внезапных влюбленностей я пахал за роялем, я не знал свободного часа, я вложил всю юность в занятие музыкой, а всю молодость в писательское становление. Почти тридцать лет я считал, что живу только для того, чтобы как следует подготовиться к смерти, принять ее, осознав свое вселенское ничтожество. Что сегодня произошло? Отчего мне хочется смотреть сквозь смерть в далекое будущее? Всю жизнь моим излюбленным занятием было морщить лоб, но, к сожалению, кроме ранних морщин это мне ничего не принесло. Я счастлив и несчастен своими иллюзиями. Счастлив, что я могу уходить в свой мир от жестокой реальности, и глубоко несчастен, что мой мир так далек от мира реального. Что стоит мне подняться на ее этаж, позвонить в дверь, посмотреть ей в глаза и задать всего лишь один вопрос: «Зачем?» Но вопросы, на которые ты знаешь ответ заранее, никакой истины тебе не откроют. Лучше позвоню Стасу и напрошусь на завтрашнюю репетицию. В звучании скрипки больше истины, чем в словах.
Д Е Й С Т В И Е Т Р Е Т Ь Е
Центральный столб с афишами событий города N:
22 сентября, Вечер камерной музыки в ДК им. Шпильмана
струнные квартеты Шостаковича, Мендельсона
Цена за билет ___ рублей; начало в 7 часов.
I
Ч а х л о в. А цена за билет бесценна. Мендельсон… зуб даю, Стас предложил взять его квартет (Про себя.) Но если будет ми-бемоль минорный Шостаковича, то из депрессии я уже не выйду никогда. Тут даже Моцарт и коньяк не спасут. (Заходит в филармонию, где его встречает Востровский.)
II
В о с т р о в с к и й. Привет, Глеб! (Проводит его через турникет проходной.) Мы сегодня на втором этаже репетируем, пойдем быстрей, а то опоздаем.
(Востровский и Чахлов оказываются в небольшом зале; слышно, как настраивается альт. На первом ряду стульев лежат футляры, ноты и кипа программок, Чахлов берет одну из них в руки:
Струнный квартет солистов филармонии N:
Александр Музыка, первая скрипка
Эмилия Кац, вторая скрипка
Николай Крайнов, альт
Станислав Востровский, виолончель
I отделение
Ф. Мендельсон. Струнный квартет №2 ля минор, ор. 13
Adagio – Allegro vivace — Adagio non lento — Intermezzo. Allegretto con moto – Allegro di molto — Presto
II отделение
Д. Шостакович. Струнный квартет №4 ре мажор, ор. 83
Allegretto — Andantino — Allegretto — Allegretto)
В о с т р о в к и й. Ага, принесли сегодня из отдела маркетинга.
Ч а х л о в. А я думал тут напишут объявление как возле Одесской консерватории: «Всемирно известный квартет ищет двух скрипачей и виолончелиста!»
В о с т р о в с к и й. Вот за что я тебя люблю, так это за саркастическое чувство юмора!
Ч а х л о в. Удивительный все-таки ты человек, Стас! Любишь меня за то, за что я сам себя презираю.
В о с т р о в с к и й. Т-с-с… Сейчас я тебя познакомлю с нашим первым скрипачом и альтистом… (К музыкантам.) Господа-коллеги и наша несравненная фрау Кац! Прошу любить и жаловать да не жаловаться, кхе-кхе… Поэт Чахлов. Глеб. Глеб Константинович не только поэт, но и пианист, мы с ним когда-то вместе учились музыке и постигали адские азы гармонии и ЭТМ. Александр Кириллович!
С к р и п а ч. Можно просто Александр или Саша! Главное, не по фамилии.
В о с т р о в с к и й. В квартете, где у первого скрипача такая говорящая, многозвучная, звонкая, а порой и жужжаще-звенящая, а когда он не в духе, жалящая и не щадящая, фамилия – лучше без шуток!
Ч а х л о в. Понял-понял, учту!
В о с т р о в с к и й. Николай Иванович! В консерватории читает также курс западноевропейской философии XIX – XX века, тебе должно быть близко, Глеб…
А л ь т и с т. Очень приятно, Глеб Константинович!
В о с т о р о в с к и й. Фрау Эмилия Кац (Чахлов подходит ближе, целует ей руку.) Ну-с, со мной ты мало-мальски знаком (Улыбается.) Присаживайся куда хочешь, где тебе будет удобнее.
С к р и п а ч. Настраивайся, Стас, и будем начинать. (Востровский берет виолончель, настраивается с подачи первой скрипки.) Давайте сегодня Шостаковича, не с первой, а сразу со второй части. (Играют.)
А л ь т и с т. С девятнадцатой, идем к forte. (К скрипачу.) К твоей заветной ноте «Ми»…
Ч а х л о в (записывает). К Твоей заветной ноте «Ми»… Мия?
Э м и л и я. Более певуче?
С к р и п а ч. Poco espressivo, и темп прекрасен, но, мне кажется, нужно проинтонировать внутри, поднажать, но без форсирования звука!
А л ь т и с т. Да, еще раз, с девятнадцатой… (Снова играют.)
Э м и л и я (к скрипачу). Allargando, где у тебя пошли триоли, а потом возвращаемся к темпу – можно тебя попросить по агогике и артикуляции более четче?
В и о л о н ч е л и с т. Да-да, Миа права! И давайте здесь немного пойдем вперед… (Играют снова. Репетиция идет своим привычным чередом, но Чахлов уже не слышит то, о чем говорят музыканты, не обращает внимания на их комментарии, он слышит только музыку, что-то помечая в своем блокноте. Andantino Шостаковича звучит все громче и громче, полностью затмевая все мысли Чахлова, он закрывает глаза, а открыв их замечает, как мимо него проскальзывает темный силуэт Неизвестного.)
III
С и л у э т Н е и з в е с т н о г о (в зале из-за спины Чахлова). Тебе нравится эта музыка, эта девушка со скрипкой, ты искренне ревнуешь ее к виолончелисту, мужественно не подавая виду… И ты действительно считаешь, что ты один такой на свете неповторимый и дивный, поцелованный Богом? (Щелкает пальцами.) Обернись и посмотри, сколько таких, как ты, здесь! (Чахлов в ужасе оборачивается и видит позади себя вместо небольшого репетиционного салона огромный многоярусный зал в несколько тысяч человек, он замечает также, что все внимание устремлено на него, но ни у одного слушателя нет лица.)
С и л у э т Н е и з в е с т н о г о. Безликие слушатели! Безликие читатели! И безликие их создатели! Вот каков этот мир! Безобразный, безнравственный, бесчестный. А каков ты сам, Чахлов? Ты когда-нибудь задумывался, откуда появляются твои стихи, почему черновики их чище чистовиков иных поэтов? Или ты думаешь, что это все твой талант? Ты щеголяешь по улицам в дорогих вещах, пьешь самый вкусный кофе, ты хочешь выглядеть самым успешным, живя при этом в задрипанной общаге и выслушивая каждый вечер колкие высказывания в свой адрес от Волокушиной. А знаешь, на что способен я? Я могу также щелкнуть пальцами и от твоего таланта не останется и следа, ты и двух строк срифмовать не сможешь! (Зло смеется.)
Ч а х л о в. Чего ты хочешь от меня, кто ты?
С и л у э т Н е и з в е с т н о г о. Кто я? Я тот, кто видел в петле Есенина, кто смотрел в глаза Моцарту на его смертном одре, тот, кто водил рукой Гете, смеялся над «Черным монахом» Чехова и «Медным всадником» Пушкина! Но для тебя я всего лишь тень. И отчего ты так боишься пятнадцатого квартета Шостаковича?
Ч а х л о в (слыша звуки третьей части пятнадцатого квартета). Я не боюсь его, но мне чужды эмоции его квартета!
С и л у э т Н е и з в е с т н о г о. Что же в них чуждого? Ты ведь часто думаешь о смерти? Или ты хочешь войти в искусство, не умерев? О, мой мальчик, чудес не бывает! Смерть – это билет в вечность. А знаешь ли ты, что говорят об этом квартете? «В нем необычная система времени порождает соответствующее ощущение: когда кончается весьма продолжительное сочинение, кажется, что оно только начиналось, и хочется слушать его еще и еще…» [5] Я слушаю этот квартет снова и снова, как только он заканчивается, он начинается вновь. И я прихожу к каждому, кто задумывает написать Это…
Ч а х л о в (слышит пятую часть квартета). «Это»?
С и л у э т Н е и з в е с т н о г о. Реквием! Так хочешь ли ты славы при жизни или нет? Хочешь ли ты слушать квартет только тогда, когда ты этого желаешь?
Ч а х л о в. Оставь меня!
С и л у э т Н е и з в е с т н о г о. Тогда все узнают, что ты безумен!
Ч а х л о в. Я не безумен!
С и л у э т Н е и з в е с т н о г о. Да? С кем же ты тогда разговариваешь?.. Как ни со своей… совестью? Или со своим отражением, которое ты видишь в зеркале каждое утро? (Силуэт Неизвестного делает резкое движение и оказывается напротив Чахлова, сбрасывая капюшон.)
Ч а х л о в (пораженный увиденным). Этого не может быть!..
Н е и з в е с т н ы й. Я – это ты. Или как сейчас модно говорить – «альтер эго». Но мы еще обязательно вернемся к этому разговору, а ты пока подумай, хорошо подумай, ведь следующая встреча может оказаться для тебя последней. (Неизвестный исчезает. Чахлов, вздрагивая, открывает глаза и видит перед собой музыкантов, уже пьющих кофе и о чем-то мирно беседующих. Он оборачивается назад, но не видит ни безликих слушателей, ни огромного зала.)
IV
Ч а х л о в (спешно направляясь к выходу). Простите, я совсем забыл про одну очень важную для меня встречу, должен идти! Спасибо за репетицию…
В о с т р о в с к и й. Забери хоть пригласительный!
Ч а х л о в. Потом, потом… все потом. (Уходит.)
В о с т р о в с к и й. Странный какой!..
V
А л ь т и с т. Вот, что делает Дмитрий Дмитриевич с людьми.
Э м и л и я. Вы видели? Он весь бледный как смерть! Может, у него что-то произошло, ты не знаешь, Стас?
В о с т р о в с к и й. Нет, не знаю.
Э м и л и я. Сегодня вечером зайду к нему!
В о с т р о в с к и й (сдержанно). Хорошая идея.
С к р и п а ч. А я хотел спросить у него, как ему наш Шостакович! Остался бы, Моцарта бы послушал, для нас он уже привычнее.
В о с т р о в с к и й. Поэты – люди впечатлительные! Побежал, наверное, писать какую-нибудь драму в стихах.
Э м и л и я. Стасик, а, Стасик? А помнишь ты мне обещал раздобыть сборник стихов Глеба?
А л ь т и с т. Я бы тоже не отказался познакомиться с его поэтическим творчеством. Статьи его читал пару лет назад, вполне себе. По крайней мере получше местного позора от журналистов. Те Чайковского от Прокофьева отличить не могут!
С к р и п а ч. Статьи пишет?! А рецензии? Рецензии он тоже пишет?! Так, все, дружно зовем его на концерт и угощаем тортом! (Смеются.)
Э м и л и я. Что ты молчишь, Стас?
В о с т р о в с к и й. Ааа, да… эээ… ну… да-да. Как-нибудь я принесу его стихи… (Отчаянно пытается вспомнить, где он оставил тот сборник, что «обещал принести Мие».)
С к р и п а ч. Кстати, вы слышали последнюю новость? Про студию звукозаписи? Ужас!
Э м и л и я. Я – нет, а что там?
А л ь т и с т. Происки журналистов-недотеп и их хозяев. Мало того, что они этих ищеек натравили на концерты и оперы, так еще и последнее отобрать хотят. Сначала они телеканал «Искусство» выставили за дверь, а теперь несколько оркестров лишатся своей репетиционной базы…
В о с т р о в с к и й. Но и это не все!
С к р и п а ч. Да! Лучший комплекс звукозаписи в стране они отдают под офисы! И им до лампочки предназначение этого исторического памятника культуры!
В о с т р о в с к и й. Сегодня утром в газете читал, сейчас найду… (Вытаскивает ноты из кофра виолончели, что-то ищет.) Вот, нашел! Точно! Что пишут: «…Комплекс для записи симфонических оркестров, аналогов которому нет в стране, репетиционные базы известных музыкантов, студии, будут демонтированы. Дому радиовещания и звукозаписи, грозит выселение – помещения передают издательству «Репортер».
Э м и л и я. Дай посмотреть (Берет газету, пробегает глазами.) Ага, ничего себе… «Первая студия уникальная по своим акустическими свойствам, построена еще в 30-е годы немецкими акустиками». Вот где сейчас работают над залами немецкие акустики? Да нигде! Абсурд какой-то и кощунство!
В о с т р о в с к и й. Варварство, я бы сказал…
А л ь т и с т. Этот комплекс так же уникален, как Большой театр, Эрмитаж, Исаакиевский или Казанский соборы, главное здание МГУ, в конце концов. Лучше бы они себе в Кремль подселили это издательство – и близко, и надежно.
Э м и л и я. А мне, видимо, так не удастся там побывать! Если только в качестве экскурсии по развалинам культуры третьего Рима…
А л ь т и с т. Мы записывались в этой студии, еще в середине девяностых, оркестром. Это был зал с лучшей акустикой, а где мы только не играли! Да и сейчас, уверен, она будет получше современных зарубежных аналогов.
С к р и п а ч. На нас и нападать не надо – мы сами все развалим…
А л ь т и с т. Здание это должно, как и прежде, служить музыке и искусству, а не какой-то газетной пропаганде лживого слова. Даже в тяжелое военное и послевоенное время могли сохранить и сохранили этот комплекс, а сейчас – рукой подать до пропасти, как пить дать.
В о с т р о в с к и й. Даже фирма «Гармония» готова предоставить свою площадь, лишь бы оставили в покое комплекс звукозаписи.
Э м и л и я. А что они?
В о с т р о в с к и й. Да ничего! Им подавай то, чего они не заслужили.
С к р и п а ч. Беда-беда… Куда мир катится!
А л ь т и с т. Сегодня они, а завтра – мы.
С к р и п а ч. Давайте, что ли, Моцарта порепетируем, пока есть где…
(Звучит Allegro из фа-мажорного дивертисмента для струнного квартета В.А. Моцарта.)
Д Е Й С Т В И Е Ч Е Т В Е Р Т О Е
Декорации первого действия. Комната общежития, Чахлов за столом. Он пьян. Вокруг разбросаны скомканные листы бумаги. Наливает себе, чокается с портретом Чехова, пьет. Разбивая пустую бутылку о стену, пытается встать из-за стола.
I
Ч а х л о в. Что далее… а далее – все тьма… (Соскальзывает на пол, лежит.) А теперь монолог лежа! В ад должны попадать три конфессии искусства: теоретики гармонии, критики и поэты. Это тот балласт, от которого следует избавляться каждому здоровому человеку. Не, я пафист… или как там? Тьфу ты, пацифист, поэтому убивать никого не следует! Но дружить с этими людьми себе дороже! С поэтами и критиками – тут все ясно – никчемные басенники, а вот чем же теоретики гармонии провинились… Ну так правильно! Знал я одну теоретичку–истеричку, язык у нее был длинный и пальцы кривые. Тамара, не Тамара? Но тоже со своими демонами. Царствие ей небесное! Надо бы помянуть… (Ползет обратно к столу, с трудом, но садится на стул.) А помянуть-то и нечем! Ну и ладно, значит, не судьба. Вот с тех пор-то я теоретиков и не люблю. Не успеешь повзрослеть, как уже состарился. Сломал намедни зуб мудрости, а ощущение, будто потерял последний здравый смысл, принадлежащий по природе организму. Сначала зуб мудрости, а потом рассудок, все правильно (Задумывается.) А все-таки лежа было значительно удобнее!.. За неделю я не написал ни одной статьи, ни одного стиха… я разучился писать! Кажется, это конец. (Стук в дверь.) Открыто! Всегда к вашим услугам. (Манерничая, пытается причесаться и заправить рубашку в брюки.)
II
В о л о к у ш и н а. Шо, Вам таки плохо?
Ч а х л о в. А шо, таки заметно? А Вы и рады, Лина Абрамовна!
В о л о к у ш и н а. Вы еще возьмите да умрите посрэди полного здоровья!
Ч а х л о в. Да какое уж тут здоровье! Как… м-м-м… коровье…
В о л о к у ш и н а. Рифма, как погляжу Вам не измэняет.
Ч а х л о в. Моя рифма мне изменяет так же, как Вам, дорогуша, изменяет зеркало!
В о л о к у ш и н а. Нахал!
Ч а х л о в. Есть люди слова, а есть люди звука. Вы, мадам, людь звука: как брякнете чего-нибудь, так хоть вешайся. И не мешайте Вы мне впечатляться искусством! Брысь отседа… (Замахивается на Волокушину виниловой пластинкой, та, хлопнув дверью, уходит.)
III
Ч а х л о в (один). Так-то лучше. Осталось принять горизонтальное положение и постигнуть еще не рванную нирвану… Вот ей надо было идти в горничные, а не в управляющие. Интересно, что будет, если дирижера заставить продирижировать пятнадцатым квартетом Шостаковича, при этом, лишив его музыкантов? Думаю, это неплохой вариант пытки.
Г о л о с. Попробуй лучше написать стихи на этот квартет.
IV
Ч а х л о в. Отлично… Здравствуй, белочка! Как поживаешь? Быстро же ты!
Н е и з в е с т н ы й. Какая жизнь, когда я мертв?
Ч а х л о в. Опять ты? Скучно! Придумай уже что-нибудь поновее, пластинка заела…
Н е и з в е с т н ы й. Хорошо, сменим пластинку. Знаешь ли, кто виновен в том, что твои стихи оказались в помойном ведре?
Ч а х л о в. Конечно знаю! Я виноват. Если бы я их не написал, то они бы там никогда не оказались! (Смеется.) Но это тоже мне неинтересно.
Н е и з в е с т н ы й. Ты играть со мной вздумал?!
Ч а х л о в. Мне терять нечего. Могу тебе даже музыку твою любимую поставить, раздобыл раритет! (Хвастается стареньким винилом.) Смотри-ка – квартет им. Танеева. Тебе же наверняка нравится Левинзон [6], ты же у нас любитель виолончелистов, на, послушай-ка…
Н е и з в е с т н ы й. Ты и черта в аду до белого каления доведешь! Вечные у меня проблемы с этими поэтами, с композиторами все куда проще…
Ч а х л о в. Ладно, расскажи мне свою сказку. Стихи мои выбросила Мия, они ей не нравятся и все такое…
Н е и з в е с т н ы й. В правильное русло ведешь беседу! Не Эмилия, а верный друг твой Востровский. Эмилия их даже не видела, но, кстати, живо интересовалась ими!
Ч а х л о в. И что ты предлагаешь?
С и л у э т. Я предлагаю справедливость и то, что тебе по силам. Напиши рецензию на то, как он играет. Глядишь – и талант к тебе вернется. А будешь сидеть без дела и пить – так и Эмилию профукаешь. Я все продумал. Лучший, самый безотказный и самый безопасный метод убийства – это убийство словом. Нож в сердце убивает мгновенно и почти безболезненно, а едкое слово – будет убивать долго, методично и тщательно. Случится с человеком оказия – сердечный приступ или инсульт, но ведь никто и не подумает, что это сделал ты, что так подействовало твое слово. Вот тебе и устранение конкурента, и Эмилия, и слава писателя в придачу. Чистая работа, стопроцентное алиби. Что тебе стоит написать эпиграмму или гневную, колкую рецензию?
Ч а х л о в. Вот значит как! Ты знаешь, что предательство друга гораздо болезненнее предательства объекта любви! И знаешь, что Мию я прощу, а Стаса – нет! Моя самая большая удача и самый огромный провал в том, что я позволил себе влюбиться. Сотни стихов, из которых можно выбрать с десяток лучших, написанных за всю мою жизнь, это все лишь благодаря ей. Но и мое несчастие, моя скука находиться в реальном мире, не среди своих благополучных иллюзий в счастливые дни вдохновения – это все пытка, и она возникла тоже благодаря любви. Я перестал любить мир – небо, природу, произведения искусства, потому что все мои чувства преданы объекту обожания, я ослеп, я оглох, я стал бесчувственным к другим людям, но стоит только мне представить на месте кого-нибудь ее, я тут же проникаюсь сочувствием и стараюсь чем-нибудь помочь утопающему. Но чем? Ни волшебного спасательного круга – под рукой его у меня нет, ни умения выплыть на сушу в нужный момент, и уж точно не того, что я бы смог спасти человека от стаи белых акул. Но я докажу тебе, что я способен на большее, я могу спасти человека и изменить его судьбу! И это будет не Мия и не Стас.
Н е и з в е с т н ы й (в гневе). Если тебе удастся выйти из этой комнаты!
Ч а х л о в. Да пусть я отсюда никогда не выйду, я все равно сделаю то, чего ты от меня никак не ожидал. (Берет кусок бумаги и спешно что-то записывает.) Хоть одно доброе дело за всю жизнь! Я играю в шахматы на бумаге всю свою жизнь. Персонажи-пешки, короли, грехи и предрассудки. «Что слава? Яркая заплата на бедных рубищах певца. Нам нужно злата, злата, злата! Копите злато до конца!» [7] Да, быть писателем, значит, заходить за горизонт дозволенного. Но какой же нужно быть бездарью, чтобы всплыть как буек там, где меньше ила и тины, чтобы предать свою мечту долгого кругосветного путешествия? Насколько нужно трагически прожить свою короткую жизнь, чтобы твой труп подобрали и окольцевали в золотые лавры? Чем ты талантливее, тем сильнее тянет на дно. И здесь уже не всплыть, и тем более не выбраться на сушу. Чем глубже капаешь, тем сильнее затягивает пучина. Но в ней истина. Тебе, черт, этого не понять.
Н е и з в е с т н ы й. Ты свой выбор сделал! Пеняй на самого себя! (Исчезает.)
V
Ч а х л о в (пишет). Поверить не могу! Трезв как стеклышко. (Без стука, в комнату входит Востровский.)
В о с т р о в с к и й. Глеб, я должен тебе во всем признаться и попросить прощения. (Чахлов не обращает на него внимания.) Глеб, ты меня слышишь? Я где-то оставил книгу твоих стихов, может быть, когда по дороге домой, забирал извещения и газеты из почтового ящика, оставил их прихожей вперемешку и вот, потерял… обещал тебе и Мии, а сам подвел.
Ч а х л о в (по-прежнему занятый писательством). Отпускаю тебе грехи, сын мой, и прощаю тебя, если у тебя ко мне все. (Смотрит на Востровского, пауза).
В о с т р о в с к и й. Как, тебе все равно?
Ч а х л о в. Нет, Стас, мне не все равно, но сейчас мне некогда. На вот прочти, хочу, чтобы ты поместил это анонсом к вашему концерту в ДК!
В о с т р о в с к и й (читает). «При создании квартета, в созвучие четырех голосов авторы вкладывают множество мыслей и таланта. Для того, чтобы проявились все грани музыки, композитор затрагивает самые тонкие струны душевной организации, и при внимательном прослушивании струнные квартеты способны оставлять глубочайшие, сильные впечатления. Музыка для такого состава сама по себе феноменальна и количество написанных произведений в этом жанре огромно. Поэтому и предпочтения определенным сочинениям можно отдать лишь в некоторых ситуациях, так как интересны они все. Музыка таит в себе самые сокровенные чувства. Она увлекает абсолютно все возрасты – от маленьких детей до бесконечного. Это та квинтэссенция эмоций и мыслей, в которую невозможно не влюбиться всей душой и сердцем. Так случается и с музыкантами, которые работают над звучанием выбранного коллективом произведения…» Глеб! Что я сейчас прочитал! Да это стоит отдельной публикации! Я все сделаю, чтобы твой текст прочитали и услышали все, кто имеют глаза и уши!
Ч а х л о в. И еще: я хочу, чтобы меня, Глеба Чахлова, запомнили таким и чтобы эти слова о квартете стали последним обо мне добрым воспоминанием в твоей душе.
В о с т р о в с к и й. О чем ты, брат Пушкин, товарищ-поэт?! Я не понимаю, объясни… Ты навеваешь грусть.
Ч а х л о в. Грусть? Грустно должно быть клоуну в цирке, которых во снах читает монолог Гамлета со сцены «Глобуса» [8]. Тебе нечего грустить. Помнишь ту, репетицию, когда я сбежал, решив, что окончательно свихнулся? Мия в тот вечер пришла ко мне. Что произошло… Что произошло, знал бы ты, Стас! Когда я поцеловал ее впервые, у меня было желание тотчас же исчезнуть навсегда из ее жизни, сброситься с обрыва, утопиться. Так я боялся обидеть ее и потерять навсегда. И что это я о смерти… я ценю и уважаю жизнь, но иногда она настолько жестока и бессмысленна, что в момент, когда с тобой наконец-то происходит то, о чем ты мечтал и во что поверить-то не мог буквально каких-то пять-шесть лет назад, – когда это свершается, ты вдруг погружаешься в темноту, превращаешься в пустое место, когда другие, как дети, радуются и чуть ли не прыгают от счастья. Я нашел антоним любви – это трусость. А трусость, прежде всего – ложь. Лучше быть десять раз отвергнутым, лучше совершить сотню ошибок и тысячу раз сказать «прости», но остаться честным и искренним до конца. Почему я не ребенок, Стас? Зачем мы так рано взрослеем? Зачем, мы так рано стареем! Где тот Глебка-оборванец, восьмилетний пацан в полосатых шортах на грязном велике разъезжающий по лужам старенького двора на Советской? Где я, и кто я теперь? Неспроста наш город знаменит пересыльными тюрьмами, он и сам, как пересыльная тюрьма! Отсюда не выбраться… Где бы я не находился, я чувствую себя изгоем. Я ловлю на себе взгляды прохожих и мне хочется бежать, бежать как можно дальше, куда глаза глядят, я потерян для общества этого города… женский игристый смех, детский плач или же… впрочем не важно. Это все действует мне на нервы, находиться где-либо среди людей сродни пытке. Единственный звук, который мне близок – это звучание струнных. За что бы я мог себя ненавидеть еще, если бы не за одиночество? Но я ведь не одинок, просто мне нет места среди людей – гениев и бездарей, красавиц и уродов. Я сам по себе, и я сам не свой. Глеба Чахлова больше нет, Стас. Он умер в этих стенах. (Слышен вой пожарной сирены, из-за двери комнаты доносятся крики «Спасайся кто может! Помогите!..»)
В о с т р о в с к и й. Что за чертовщина?!
Г о л о с и з р у п о р а. Внимание! Уважаемые жильцы! Сообщаем вам, что в здании произошло возгорание. Просим Вас сохранять спокойствие и спуститься по лестничным клеткам. При движении по коридорам руководствуйтесь световыми указателями «Выход». Выполняйте рекомендации коменданта. Помогите детям, женщинам, инвалидам. Предупредите соседей о необходимости срочной эвакуации. Внимание! Уважаемые жильцы…
Ч а х л о в. Это не чертовщина, это чеховщинка, Востровский! (Берет со стола портрет Чехова, целует его и крестится.) Это шанс!
В о с т р о в с к и й. Так чего же мы ждем?! Горим!..
Ч а х л о в (выбегая на лестницу). А знаешь ли, Стас, что веселее: читать письма или писать их?
В о с т р о в с к и й. Смею предположить – писать!
Ч а х л о в. Неа! Веселее всего не отвечать на письма! (Смеется и исчезает в толпе.)
Между четвертым и пятым действием проходит два года.
Д Е Й С Т В И Е П Я Т О Е
Камерный зал театра города N. Дамы в шикарных платьях, джентльмены в модных костюмах. Перед сценой множество пюпитров по обе стороны подмостков. Многочисленная публика нарядна и пестра, восторженная, она ожидает представления. В партере располагаются Станислав Востровский, Эмилия Кац и Николай Крайнов, все они сверяют свои места с номерами в пригласительных.
I
К р а й н о в. Надо же, как за два года изменился наш город и люди в нем, до неузнаваемости!
В о с т р о в с к и й. Жизнь стала лучше! (Освещение в зале гаснет, выходит оркестр.)
Э м и л и я (аплодируя). А идет Сашке быть концертмейстером!
К р а й н о в. Молодец, Музыка. Вовремя ушел из нашей филармонии, а то бы так и сидел до пенсии во вторых скрипках. Прошел прослушивание, поработал пару лет, и вот тебе – концертмейстер оркестра!
В о с т р о в с к и й. Жаль, квартет наш оставил.
Э м и л и я. А мне жаль Глеба! (К Востровскому.) Ни слова, ни весточки от него?
В о с т р о в с к и й. Нет, Мия. С того пожара, когда выгорело все общежитие, мы с ним вместе выбежали из комнаты в коридор, а потом я потерял из его виду, толпа, представь себе… Пытался отыскать его близ общежития, спрашивал у прохожих, но никто его не видел. Как сквозь землю провалился!
К р а й н о в. Помню его текст к тому концерту в ДК, где мы играли Шостаковича. Замечательный был текст. Печально, что он пропустил этот концерт.
В о с т р о в с к и й. Все Вы о концертах! Да, но он и хотел, чтобы память о нем жила именно в этом небольшом тексте.
Э м и л и я. Тоже мне друзья! Мы даже не знаем где он, жив ли, или… (Плачет.)
К р а й н о в. Полноте, фрау Кац, полноте.
В о с т р о в с к и й. Управляющая общежитием, старая дева, ходят слухи, так и осталась там…
К р а й н о в. Станиславчик!
В о с т р о в с к и й. Не все выбрались, говорят, человек десять погибло! Но что самое интересное, когда на месте общаги построили новый дом, многие встречались лицом к лицу только с одним привидением и по описанию – все сходится!
К р а й н о в. Станислав, Вы еще про полтергейст расскажите нам. Все выдумки! Сами-то видели?
В о с т р о в с к и й. Боже упаси! При жизни хватило. Буу… еврейское привидение.
К р а й н о в (на ухо Востровскому). Я вот про Глеба Вашего слышал многое… в филармонических кругах его знали, молва дошла, что он свихнулся и лечится в психиатрической лечебнице закрытого типа, другие же утверждают – что он покончил жизнь самоубийством. Неужели и правда доподлинно неизвестна его судьба?
В о с т р о в с к и й (вполголоса). Не знаю, Николай Иванович! Но мне показалось, я недавно прочитал его книгу!
К р а й н о в. Как же это может показаться?
В о с т р о в с к и й. Автор другой, вернее, имя другое, да у вас в программке оно есть, мы сейчас его пьесу лицезреть будем! А еще я вспомнил, что когда-то черновики с подобным текстом, как из книги, я читал несколько лет назад у Глеба на столе! «Грехи поэта», или что-то в этом роде…
К р а й н о в. (достает программку). Автор пьесы современный французский драматург и поэт… Минор Морель.
В о с т р о в с к и й. Ай да Пушкин, Ай да Глеб! Минор Морель! Да Жерар Депардье! Представление начинается!.. Драматическая пьеса с оркестром, и кто мог написать такую пьесу, только сумасшедший! (Вполголоса к Крайнову.) Вот увидите!
II
(Антракт. Крайнов отправляется в буфет, к музыкантам филармонии подходит седовласый джентльмен в очках и в сером костюме-тройке с тростью.)
Д ж е н т л ь м е н. Рад приветствовать вас! Счастлив, что вы согласились и нашли время посетить постановку, куратором которой в этом городе являюсь я. Меня зовут Борис Алексеевич! Хотелось бы узнать ваше авторитетное мнение по пьесе, с автором которой мне довелось быть лично знакомым.
В о с т р о в с к и й. Мы признательны и рады знакомству! Спасибо за приглашение и прием, я вот Вас сразу узнал! Так и подумал: вот этот джентльмен – директор!
Д ж е н т л ь м е н. Директором мне уже не быть, довольствуюсь преподаванием в архитектурно-художественном институте да помогаю молодым талантам с постановками. А Вы должно быть тот самый Станислав? (К даме.) А Вы – Мия, Эмилия, прошу прощения!
Э м и л и я. Да, все так… Но знаете, я очень взволнована, и эта постановка… она мне напомнила столь многое из моей жизни, что сейчас мне бы хотелось побыть одной… я отлучусь, простите!..
Д ж е н т л ь м е н. Да-да, конечно, не беспокойтесь!
В о с т р о в с к и й. Нам наверняка будет о чем поговорить с Борисом Алексеевичем! (Дожидается, когда Эмилия уйдет.) Например, о Глебе Чахлове! Если Вы помогаете перспективным писателям, то Вам должно быть знакомо это имя?
Д ж е н т л ь м е н (внимательно смотрит на Востровского). Без сомнения. Но это тот единственный случай на миллион, когда перспективный писатель помог мне, а не я ему. Он спас меня, за что я ему буду благодарен всю оставшуюся жизнь и даже больше.
В о с т р о в с к и й. Помог? Когда это случилось?! Так где он и что с ним?
Д ж е н т л ь м е н. Два года назад. Мы познакомились с ним сентябрьским туманным утром, я нашел брошюру со стихами на улице, видимо ее кто-то обронил, с тех пор мы и знакомы. В то утро мы говорили об искусстве и о предательстве.
В о с т р о в с к и й. Та самая брошюра, которую я не принес Эмилии, потому что потерял ее по дороге домой, тогда я и представить не мог, что также глупо потеряю лучшего друга… то есть, дальнейшая судьба его Вам неизвестна? Разное о нем говорят… (Дают третий звонок.)
Д ж е н т л ь м е н . Если вы и вправду считаете его своим лучшим другом, то мой Вам совет: никогда не верьте сплетням, верьте музыке и стихам.
Э П И Л О Г
III
Стихотворение из брошюры Глеба Чахлова:
О чем не напишут поэты,
О чем не сыграют квартеты –
Вы в пьесе найдете ответы,
Она вам раскроет секреты.
Поэты, пишите сонеты!
Квартеты, играйте концерты!
Художник, рисуй же портреты!
Вам в помощь мои комплименты.
Дарите Джульеттам букеты,
Любите и будьте бессмертны.
Вы – звезды в сечении кометы,
Талантливы и милосердны.
Вот кисти вам и инструменты,
Вот Музы напутствия, Леты
Наитие, аплодисменты –
Творите, во имя планеты!
Дарите театрам сюжеты,
Слагайте для песен куплеты,
Пусть музыка будет вам светом,
Пусть слово вам станет обетом
Бесстрашья, отваги памфлетов
и нежности струн флажолетов!
Пишите о разном, поэты,
играйте о вечном, квартеты!
Занавес
Дата написания: 22 июля, 16 – 17 , 19, 20 – 21 августа
редакция: 22 августа 2018 г.
[1] Flashback: об упомянутом квартете см. пьесу «Струнный квартет» (2015 г.)
[2] Нормально.
[3] Патологический неудачник (идиш).
[4] Скандал.
[5] Cлова композитора Бориса Тищенко, ученика Шостаковича.
[6] Иосиф Левинзон, виолончелист квартета им. Танеева.
[7] Цитата из стихотворения А.С. Пушкина «Разговор книготорговца с поэтом».
[8] Английский театр, где впервые были поставлены многие пьесы Шекспира.
Playlist:
Ф. Мендельсон. Струнный квартет №2 ля минор, ор.13, Adagio – Allegro vivace
Д. Шостакович. Струнный квартет №4 ре мажор, ор. 83, Andantino
Д. Шостакович. Струнный квартет №15 ми-бемоль минор, ор.144, Интермеццо. Adagio – Траурный марш. Adagio molto
В.А. Моцарт. Дивертисмент для струнного квартета фа мажор, KV 138, Allegro