Я помню, как в пятьдесят третьем году приехал к нам дядя Яков. Они крепко обнялись с моим отцом, выпили, и полилась речь дяди:
– Высадили нас в тайге, где на сотни километров ни единой Души, зато дичи и рыбы – лови руками. До зимы оставалась вторая половина сентября.
– Во! изуверы, на зиму оставить людей без жилья, и как же вы её пережили? – поинтересовался отец.
– В песчаном грунте вырыли ямы, накрыли кругляком, сверху толщиной в метр покрыли мхом. За глиной ходили за два километра от нового места жительства, зато всем я сложил печи, а было нас семь семей. Когда начали дымиться трубы, появились улыбки на лицах. Из травы женщины наши сделали подушки, пожертвовав на наволочки для них свои нижние рубахи и сарафаны.
– И как первая зима прошла?
– Зимой стали добывать зайцев, из выделанных шкурок пошили женщинам дохи.
– Где же ниток-то столько набрали?
– Из заячьего пуха ткали.
– А в чём варили еду-то?
– Каждая семья, хоть и не полагалось, но конвоиры старались не замечать, что бабы брали в основном посуду и тряпки сверх нормы, а мужики, кто пилу заворачивал в тряпки, кто топор. А я умудрился почти весь инструмент печника и часть кузнеца упаковать в единственный чемоданчик, обмотав его плотной материей.
– А как же дети?
– У нас только старшая дочка трех лет была, у других, правда, были постарше, да и родители их были нас с Анной гораздо старше. Поэтому мы на новом месте трудились каждый за двоих.
– И как же всё-таки перезимовали? – поинтересовался мой отец.
– Дров-то целая тайга вокруг. Как только по весне появились плешины, мы объединились, у кого был инструмент, и начали возводить дома на лиственничных столбах. Я привёз туда пилу, помнишь, какой мы с тобой тёс в деревне пилили, ещё до революции, которую изготовил мой отец.
– Как не помнить, когда считай каждый дом под тесовой крышей из нами с тобой напиленных досок. До сих пор ещё стоят.
– До осени мы каждой семье срубили по дому, я в каждом сложил по русской печи. Себе и соседу построили двухэтажные дома. Работали от зари и до зари. Аннушка прихватила с собой десяток яиц и умудрилась, укутав их заячьими шкурками, вывести цыплят. Когда запищали в ноябре птенчики, семь курочек и три петушка, радости нашей не было конца. Выручила Глафира, жена соседа, она прихватила с собой почти куль семенного зерна. Когда мы своё-то скормили, Глаша отсыпала нам ещё. А с весны курочки перешли на подножный корм. На образовавшихся плешинах, где спилили мы лес, лопатой, которая не простаивала ни минуты, менялись только копщики, вскопали, наверно, десятин сорок не меньше и посеяли всё привезённое с собой зерно. На удивление всходы были дружными, когда заколосилась рожь, впервые за полгода бабы запели, убирая урожай. Мужики дружно возвели ригу побольше, чем у нас была в Боровиково, покрыли лапником.
– Яша, дак она теперь колхозная там же и стоит, только крыша протекат, но они, нет, чтобы починить крышу, накрывают пшеничные гурты брезентом. А зерно начинает гореть изнутри. Комбайны теряют урожай в поле, школьников заставляют собирать колоски после их.
– Мы всё делаем по-старинке, сеем вручную, убираем, снопы вяжем и до зёрнышка сохраняем в риге. Вот говорят, что Бога нет. Летом мы нашли схрон, раскопали и обомлели, поверх человечьих костей лежали лопаты, топоры, даже встречались литовки с серпами, а поверх инвентаря лежали ломы с кирками, котелки и алюминиевая посуда.
– Откуда в тайге, посуда?! – воскликнул отец.
– А ты, Серёжа, дослушай и всё тогда поймёшь. Похоронная бригада совмещала охоту на зверя и на людей, выживших и как-то обосновавшихся в тайге. На первой "высадке", так они называли места, на которых, как правило, оставляли очередную партию "врагов народа". Добили двух выживших охотников. Забрали выделанные шкуры трёх медведей. Одна шкура была с головой и целыми лапами, в ней прогуливался один из выживших. Лейтенант, не обращая внимания на слова бригадира: "Мы выживших по неписанным законам берём в свою бригаду", – выстрелил прямо в голову, второй спрятался за лиственницей около метра в диаметре, его он убил с третьего выстрела, когда тот с поднятыми руками вышел из-за ствола. Лейтенант, удовлетворённый расстрелом, произнёс: "Ишь чего удумали, пугать нас!"
– Откуда ты, Яков Исакыч, всё это знашь?
– Сами похоронщики и рассказали. Да ты, Сергей Лукьяныч, дослушай и всё сам поймёшь. Через полтора года прибыла самоходная баржа. Выходит бригада с лопатами, взобрались на крутой берег и, опешив, замерли на месте. Кто зажмуривает глаза, кто трясёт головой, а их главный в форме из-под низу орёт: "Чо, мертвецов первый раз видите?!" Самый молодой оборачивается и говорит: "Товарищ лейтенант, тут они целый город построили, и пацанва с малышами на качелях качаются!"
– Какой город, вы что буровите?!
Поднявшись на берег, лейтенант взревел: "Раскатать по брёвнышку!" К нему подошёл крепыш бригадир похоронной бригады из вольнонаёмных и на ухо сказал: "Не торопись, лейтенант, раскатывать. За десять лет захоронной моей работы это первые, кто все выжили в Нарымском крае в сорокоградусные зимы! Да ещё и младенцы появились на свет божий". Этим бригадир только раззадорил лейтенанта НКВД. Тот заорал: "Кто позволил строить дома этим "врагам народа!" Бригадир вновь прошептал на ухо: "Ты только закончил школу НКВД, лейтенант, у тебя всё впереди, не принимай необдуманных решений".
– Не мешай, я снимаю тебя с бригадирства!
– Вот и чудненько, приступай!
– Ты мне не остри, будешь сидеть до конца твоих дней, – обращаясь к рабочим бригады, громко скомандовал: "Приказываю приступить к разборке домов!" Бригада не шелохнулась.
Самый молодой из бригады, спрыгнув с крутого берега, вмиг натянул на себя медвежью шкуру и так же быстро оказался рядом с лейтенантом, сбил левой лапой фуражку, а правой по-медвежьи снял скальп, лейтенант, падая, прострелил ещё раз медвежью голову. Тут же рухнул, второй выстрел почти никто и не услышал, но он прозвучал и тело лейтенанта обмякло. Первым к нему подошёл бригадир, перевернул тело на спину и закрыл испуганные глаза трупу лейтенанта. Спокойно спустился на баржу, поднялся в капитанскую рубку и приказал немедленно связаться с водной станцией НКВД. И так же бесцветным голосом доложил:
– Товарищ уполномоченный, на лейтенанта только что напал бурый медведь, снял с него скальп, он умер.
– Кто?
– Товарищ уполномоченный, лейтенант…
– Так, этого выскочку вместе с раскулаченными захоронить, посуду и инвентарь, как обычно, зарыть вместе с телами.
– И что было дальше с этой бригадой?
– Они занимались захоронением на "высадках" до самого начала второй мировой войны.
– А с вашим "городком-то" что, раскатали?
– Нет, захоронили лейтенанта, отчалили и уплыли дальше вниз по реке к Оби, а нам оставили пять ружей с боевым запасом выстрелов на тыщу, не меньше. Всё-таки кто-то из них проболтался и к нам через три года прикатила целая комиссия, все в портупеях с наганами. Собрали всех мужиков у меня в прихожей, а баб у соседа на кухне.
– И чо дальше-то было?
– Разговаривали мирно, предлагали создать колхоз, мы в один голос отказались, мол, мы артелью все сельхозработы выполняем, как нас научили деды и родители. Они всё записали и уехали. Через пару недель к нам приехала почта с документами об организации артели "Подгорная". Перед самой войной пригнали трактор с комбайном и плугами. К нам стали прибывать сосланные, из которых создали колхоз "Подгорный", открыли сельсовет, и до нас добралась соввласть. При сельсовете открылся спецпункт, где все жители обязаны были отмечаться ежемесячно, строго в определённые дни для каждой семьи.