А дОмы плыли, дОмы плыли
по облакам музейной пыли,
поправ, раздвинув, берега
кондовых рам, текли и гнулись,
и в колыбели пьяных улиц
плескалась вечности река.
И вслед домам, срывая голос,
с холста тянулся гладиолус
кроваво-красною стрелой,
нацеливаясь в чьи-то мысли,
и в тощих рыб, что снуло висли
на блюде с кромкой голубой,
в портреты женщин и подростков,
сошедших с времени подмостков,
и хоровод кривых зерцал
мир обступал, и отражалaсь,
в них обнажаясь, боль. И жалость
давила с тяжестью свинца...