Я бы метнулась в трепещущей панике
К книге, к журналу спрятаться в страницах
Или стала бы напуганной чайкой
От ударов грома, от того, что снится.
Во снах преследуют меня жуткие дни,
В чем я билась в слезах и истерике,
Где отец святой громко вскрикнул «Аминь!»,
А я все рыдала, но не намеренно.
Меня нарекли тогда злобной ведьмой,
«Почему я плачу?» — никто не спросил.
Я экспрессивна, а значит повешена.
«Господь Боже, да будь же для неё мил!»
Посчитали мой облик слугой сатаны,
А волосы — тончайшими змеями,
«Умри, колдунья, отродье, умри!» —
Кричали католики вместе со смехом.
И вот я горю, я словно смешной спектакль,
Публика требует зрелищ, пота, крови.
Ах, жаль, что ни один не успел узнать
О просто разбитом сердце, просто боли.
О просто сильном девичьем горе,
О просто влюблённой по уши девушке,
Но вот и обидчик смотрит с запоем
То ли истошно кричит, то ли усмешкой.
Надежда потухла в глазах, но не пламя.
Оно обнимает так нежно все тело.
А я все смотрю на этого парня.
Он тоже крикнул «Аминь!», и все почернело.