дневниковые записи и очерки об армии 1987-89 гг.
Многое с течением лет изменилось в моём восприятии вещей. Но всё намеренно оставляю без изменений...
предыдущие главы в сборнике "Камчатская тетрадь"
V I I I
Сопровождал нас солдат, по всей видимости, отслуживший уже немало. Он был родом из Киргизии, звали его Нурбек. Он ещё на перевалке показался нам парнем, что надо. Вообще, первые армейские ребята, встретившиеся на нашем пути, отнеслись к нам дружески. С ними мы поели, разговорились. Выяснилось, что мы почти земляки с тремя парнями. Двое из Узбекистана и Нурбек. Руслан, симпатичный, курчавый узбек, рассказывал, наставлял, советовал. Многое из того, что мы услышали на перевалке, очень пригодилось нам в дальнейшем.
Описав несколько кругов над Елизово маленький «ЯК-40» понёс нас на своих крыльях навстречу службе. Внизу проплывали седые вулканы Ключевской гряды. Их величавая и неприступно-гордая красота манила своей таинственностью и непредсказуемостью. Этот суровый край будто приглашал изведать, помериться силой и выдержкой. Здесь, в стране вулканов, проведу я два долгих года, защищая мирный сон матери, друзей и близких, и девушки, ещё может совсем юной, которая станет моей судьбой.
На аэродроме шестерых чимкентских юнцов (на перевалке нас ещё раз разделили) встречал какой-то лейтенант. На вид лет 28-ти, жирненький, кругленький, словно настоянный на сметанке деревенской, с одутловатым лицом. Острый носик, смешно сверкающие глазёнки и податливый, с детской ямочкой, подбородок делали его похожим на ёжика. Почему-то всё время юркие его глазки пристально впивались в каждого из нас поочерёдно. Он всё время задумывался, и лишь потом, будто очнувшись, либо задавал вопрос, либо отвечал на наши. Пыльные, с небольшой дыркой на правом голенище сапоги, мятый китель и небрежно оттопыренные клапана на карманах вкупе с непринуждённой манерой поведения выдавали в нём обыкновенного оболтуса. Что косвенно подтвердилось, когда он представился: «Лейтенант Кулеша»! Но, так как это был первый офицер Советской армии, которого мы увидели на месте службы, мы отнеслись к нему серьёзно. Мало ли какая у него внешность, она бывает обманчива. До части пешком было ходу минут 25, так что нам хватило времени осмотреться. На Камчатке лето было в самом разгаре. От обочин по обе стороны дороги, до самых гор росли густые кустарники. Изумрудная травка, словно радуясь необычно щедрому для этих мест солнышку, ровным, бархатным ковром укрывала землю. Весело щебетали разные птахи, тонко пищали комары, от которых мы сами чуть было не защебетали. На горизонте единой мощной цепью высились гордые вулканы – знаменитые на весь мир Ключевская сопка и Авачинский. Но об этом я узнал позже, а тогда я шёл и любовался их красотой. Их подножия были бережно укрыты облаками, а седые вершины, купаясь в ярких лучах солнца, отблескивали мягким светом. А воздух! Какой здесь воздух! Нам, приехавшим из Чимкента, насквозь пропитанного цемхимфармсвинцовонефтеперегонными зловониями, это было особенно заметно. Вот уже и часть, в которой мы проведём два года. За нами закрываются ворота КПП, вот и всё – мы уже не гражданские! Начинается долгий и трудный путь, усеянный больше шипами, чем розами. Да мы и не за букетами роз сюда призваны. Что ж, друзья, вперёд на службу!
I X
…Ветер. Что это за чудо, оказывается – свежий, пронизывающий, даже промозглый сырой ветер. Выйдешь из под земли ненадолго, всего минут на пять-десять, вдохнёшь вкусный, по-своему ароматный осенний воздух. Грудь готова расширяться беспредельно, лёгкие кажутся безмерными, а тебе всё мало его, камчатского воздуха. Поднимешь голову, закроешь глаза, на мгновение прислушаешься – бушует, стонет, воет бродяга. Ему, кажется, мало простора, негде разгуляться, до того он силён. Наверное, показывает свою удаль, запугивает людей своей тупой, неуёмной страстью. Но тебе он приносит только радость, потому что очень редки эти встречи с землёй, деревьями, звёздами и ветром. Потому что ты радист, твоя жизнь идёт в бункере, где ты находишься почти безвылазно вот уже четвёртые сутки. Навалилась усталость, веки наливаются сонливой тяжестью, тело сковала идиотская недвижимость от постоянного сидения. А раскисать не имеешь права, ты солдат. И, вдохнув ещё напоследок глоток свежего воздуха, снова спускаешься в свой, ставший вторым домом, бетонный бункер. Продолжается дежурство, все вместе мы не даём ни одному гаду пролететь на нашу землю, чтобы спокойно спали люди. Ради этого мы здесь, нам верят…
Х
Как только мы вошли в пределы части, сразу же ощутили какой-то холодок от взглядов всех мастей. На нас глазели кто с ехидцей, кто со снисходительной улыбкой, а кто и с откровенной враждебностью. Нам, несмотря на естественную неловкость, сдобренную упомомрачительными советами и пугающими рассказами парней на перевалке, всё же было интересно, как нас встретят. Я пытался, было, узнать, на что мне и Володьке Фролкину настраиваться на спортивном поприще. Оба мы были полны решимости продолжать активные занятия спортом и выступать, по возможности, за честь полка. Но всем нашим розовым мечтам не суждено было сбыться. Старший лейтенант представил нас, выстроившихся на плацу, подошедшему подполковнику, уже не молодому, весьма живому, и, как мне показалось, очень деятельному: "Товарищ подполковник, вот тут у нас есть кмс по лёгкой атлетике"! (почему-то упустил из виду Вовку, также имевшего кмс по военно-прикладному многоборью) Тот окинул всех своим орлиным взглядом. Из под густых, светлых бровей на нас смотрели проницательные и очень умные глаза: "Занимался, говоришь? Но тут, наверное, забудешь"! Я попытался удержаться за эту ускользающую от меня спасительную нить: "Хотелось бы не забывать, товарищ подполковник!"
"Забудешь, забудешь! - чуть более твёрдо сказал он - тут спортсмены не нужны, нам надо солдат хороших." Этим он почти окончательно разочаровал Володьку и меня в будущем. Я, спортсмен-фанат, трудяга, и дня не могущий прожить без всепоглощающих нагрузок, без обильного солёного пота, едкой рекой, льющего со всех пор, без ощущения усталости, давящей на всё и вся сейчас не мог понять его. Разлука с его Величеством спортом, с его борьбой, радостью побед и горечью поражений страшила своей неотвратимостью.
После обеда, показавшегося нам вкусным и сытным, нас повели на склад. Пора уже и в доспехи облачаться. Получили мы новёхонькое х/б, пилотки, ремни, сапоги. Какой-то толстомордый прапорщик, начальник склада, выдал мне сапоги аж 46-го размера, учтиво дав понять, чтобы я не забывал о зиме и поменьше возникал. Какими же мы смешными предстали друг перед другом, когда вышли на залитую солнцем небольшую площадку рядом со складом! На всех форма была не по размеру, мешковатой и огромной. Правда моё х/б 50-го размера, словно найдя хозяина по душе, послушно обтекало тело. Но сапоги, и нелепо натянутая чуть ли не по самые уши пилотка, не позволили мне выделиться среди других деланной подтянутостью. Если же я пытался утянуть пилотку за гребешок, приводя её в должный вид, то она, будто усмехаясь, тут же спадала вниз, не сумев приглядеть удобного местечка на порядком обросшей макушке. Но так положено, говорил нам старшина, и я пытался убедить пилотку в том же, поминутно поправлять.
Весь оставшийся день прошёл в подшиваниях, оборудовании формы, шинелей и т.д. К нам подходили все, кому не лень. Одни, из праздного любопытства, лишь узнавали откуда мы и уходили. Другие, узнав, что мы из Чимкента, первым делом интересовались нашими возможностями по части мирских удовольствий (теперь можно сказать открыто - про анашу). Третьих интересовали лишь деньги, которых уже, увы, не было. Находились и местные остряки, видать "старики". Они подкалывали нас, причём часто неудачно. Отвечать им мы не стали, надо осмотреться, что к чему. На летевшие со всех сторон выкрики "вешайтесь, духи!" особого внимания не обращали, пусть другие вешаются, а мы - ребята чимкентские, и вешаться нам ещё рано. Так, целиком в разных делах и заботах прошёл первый день в армии.