...а когда дразнили мальком пузатым и салагой - ниже сосновых пней, как любила я жеребят и маток, меринков и диких больших коней! И таскалась к дому рома Равшана, хоть сдавала бабке меня сестра - выбирала крайнюю из лошадок и скакала в белые клевера. Лошадь мордой трогала: эй, малышка, жеребята падают, чтобы встать...
Много раз я падала. Много. Слишком. Но вставала, заногувашумать!
Надо будет - снова, ругаясь, встану: из моих далеких, салажьих дней, от давно сгоревшей избы Равшана тянет лошадь морду - малышка, эй...Лошадь, лошадь. Проигрыши, победы, золотая масть, вороная рать...как везли на лошади - Грибоеда, и - попозже - Пушкина, умирать, белых, красных, сам-по-себе-тихоней, сыпал дождь в телеги и мокрый снег...Подгоняют мордами эти кони двадцать первый - двадцать дурацкий век.
С человеком конь навсегда обвенчан, рядом он - с рождения до конца, и сама Земля - расписной бубенчик под дугою Божьего жеребца. Скачет Он, и август вплетен монетой на конце хвоста, и седлом - заря.
Да, уже на днях по каемке лета пронесется конница сентября. Холодает, месяц кривой и тонкий на живот вечернего неба лег. Дай уткнусь напуганным жеребенком в твой мужичий, теплый, надежный бок! Задышу - твой рыжий лошонок дома, дверь закрыта крепко, в замке ключи...
И поверю, что конокраду злому ты не дашь меня увести в ночи.