Бабушка. Моя бабушка.
Добрая и сильная женщина.
Берегиня, а потом и матриарх рода.
Она просто была. Как может быть земля,
Или как природа. Всегда рядом.
Где-то здесь, близко.
Носила меня в садик на спине,
Хотя я уже был большой детишкой.
Всегда приберегала мне конфеты.
Говорила сербай юшку,
А как остынет гущу.
Не болтай ногами, чертей катаешь.
Помню спать у неё ложился,
Перина жаркая, аж таешь.
А она в темноте учила, как говорить Отченаш.
До сих знаю твердо,
Со староцерковными ижееси.
Ночью расскажу, разбуди и спроси.
Но это уже, когда не стало деда.
Я деда помню поздно, перед смертью.
Он все больше лежал бессильный.
Нас заставляли приходить к нему, читать.
Сейчас вспоминаю и плачу.
Но это не правильный образ.
Глубже я помню деда сильным,
Могучим, царственным, кормильцем.
С рынка мог принести мешок зерна,
Привести козу. И всегда гостиницы.
Мугыкал песни, играя в шахматы.
Лица не помню. Но помню силу,
Власность. И ласковость.
И бабушка ждала его, как будто он не уходил
Совсем, а остановился где-то на полпути, там впереди.
И ждёт её. И дождался.
Через восемнадцать лет.
Все это время она теряла силу. Теряла цвет.
Ходила плохо. Потом совсем села.
Нога у неё все болела. Нога болела.
Сама уже не копала огород,
А все надо мной стояла, палкой указывала, где копать.
Указывала палкой, где резать виноград. Где подметать.
Сидела во дворе возле стола,
Являясь центром и дома и двора.
К ней как к святыне собиралась вся семья.
Не на Великдень или Рождество,
А к бабушке. И так же я,
Когда семейный стал,
Все чувствовал, что там исток, алтарь.
С ней корень рода.
Ко старости все молчаливей становилась.
И может даже злой. Как зимняя природа,
Когда колючие ветра сменяет снежное безмолвье.
И умерла.
И встретила деда. Он ждал, и правда, на полпути.
С собой ничего не взяла, оставила,
Чтобы уйти.
И тело старое, чтоб спрятать в гроб.
И старые иконы, и комнату,
И нас, помнили чтоб.
И палку здесь оставила.
И ногу. А с нею боль.
И ушла по облаку.
Себя не взяв с собой.
И уже там встретила
Золотого светлого деда.
И Бога. И ушла с ними
На небо.