Хрупкие ноги опущены
в холодную воду.
Комар на твоей шее, солнце
целует лицо.
Тёмно-карие глаза, словно
выстрелы миномета,
Попали в меня и в других
ещё юных бойцов.
Твои тонкие пальцы
сдирают с жадностью корки
с разбитых коленок о чёрствый
металл
в виде людей, что цепляли
твой потрёпанный орган.
Ответь мне,
где та милая девочка,
которую я
когда-то
знал?
Та, что мирно вязала венок из ромашек,
клала на плечо мне
свою русую голову,
пачкала бледные руки разноцветной гуашью,
сияла по улицам в белоснежном
шёлковом.
Та, что брала из жизни только ярких палитр,
и во всём искала хорошее,
не замечая плохого,
Но детство внутри тебя недавно нашли убитым.
И суд присяжных вынес приговор
— виновна.
Он отправил тебя в клетку
/без облаков из пастилы/
И запертая, словно птица
за закрытыми шторами,
Ты стала вдруг жертвой жестокой войны
/с самой собой по обе стороны/
Теперь позабыты на чердаке
твои кисти и холсты,
та размерная жизнь у моря
с погребом вин Массандры.
На сцене больше не тебе
несут к ногам цветы
— для своей мечты
ты сама стала
убийцей
и оккупантом.
Вместо этого
лишь поступь неровная
и звонки по рабочему,
точка за точкой, а ты вновь на обочину.
Окурки и кофе, режим в катастрофе,
стакан марганцовки
с добрым утром полощется
в горле.
И ты одна в поле воин,
где растеряла отмычки
от замка с подписью "счастье"
/в кавычках/
с умными книгами,
эфемерными строками
/проутюжив жизнь свою больно
ожогами,/
и проведя по деталям
разбор каждой картины
критику себя до конечной черты
ты подняла восстание, факел
и в небо вилы,
но по факту ждала,
чтоб кнуты
коснулись
спины.
А люди снуют пеплом вокруг
и в груди
поднимается пламя сожжёнными
легкими,
Маршрут пунктиром выбит домой,
если хочешь — иди.
Но для тебя он превратился
в бесконечно
долгий.
Ноги уже сводит судорога
от холодной воды,
смотри, это утро
встречает в глазах
твоих осень.
Не сбейся с пути
и бойся, пожалуйста,
высоты.
Милая девочка,
когда ты стала
взрослой?