Би-жутерия свободы 230

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 230
 
 Добравшись до бережливой кромки воды и раскачиваясь, как побитая бадья, накрученная на ворот колодца, Здрасьте Вам (она же шолом-алейхем, а когда надо и салям-алейкум), спозаранку не признававшая учения Дарвина о животных особях, зубные щётки и крышующих её Петро Водослива и Степана Запонку (принимавших дружеский удар по корпусу за корпоративность мышления). Она склонилась над поверхностью воды, как будто решила сложить не расчесанную испытаниями времени головушку на омытых волнами валунах волнореза – каменной плахе пляжа. Первым делом Здрасьте сполоснула слипшиеся пряди и подумала, вот если бы зубы росли как волосы, ими можно было бы причёсываться. Где-то прочитав, что вода – аквамулятор бодрости, она плеснула двадцатиградусной в лицо, на стосковавшуюся по опохмелке пузырящуюся грудь и содрогнулась. Океан отплёвывался пеной у белеющих каменных  волнорезов. Говоря о рушнике, бомжиха  страдала двурушничеством, одного ей явно не хватало. Свободно вздохнув, Здрасте облизнулась и зачерпнула пригоршню солёной воды с бултыхающимися в ней маленькими крабами, карабкающимися по ладоням, прополоскала рот и мизинцем принялась чистить пеньки зубов. Здрасте Вам мытарила их до тех пор, пока палец, выполнявший функции зубной щётки (на манер рыбы-прилипалы к акуле), окончательно не отмылся и не приобрел оттенок телесного загара. Она так старалась, как будто бы готовилась к коронации набора зубов, а не просто занималась чисткой поредевших беспартийных зубных рядов с завидной силой по настоянию подозрительных элементов, одним из которых является Жора, надёжно скрывающий нетрудовые доходы.
Бесноватая ватага брызг (проводников возмездия) сорвалась с гребня расчёски-волны и плеснула солянкой в лицо, смывая штукатурку-мейкап двухнедельной грязи, и это навело её на мысль, а не надо ли чистить зубы после застрявших недоедливых остатков духовной пищи ? Неожиданно буря не знакомых дотоле эмоций захлестнула её. Пенный накат омыл глаза, полные кракодиловых слёз, и белые хлопья волн припушили выточки и складочки вокруг рта с налипшим песком цвета вылупившегося цыплёнка. По выходе из воды веки набрякли, стряхивая не смытую вековую пылюгу на ресницы. Понравится ли ему теперь мой фюзеляж, подумала она.
Любопытные птицы зависли в воздушном потоке, принимая бродяжку за огромного неуклюжего краба, а покрикивающая ватага чаек, которой не на что было рассчитывать в их компании, продолжала методично раскалывать раковины о прибрежные камни.  Альбатросы, слетевшиеся на перекличку чаек, жадно нацеливались на потенциальную жертву. Но что-то интуитивно мешало им спикировать, возможно, издаваемый не подмытой промежностью, превышающий своей пронзительностью селёдочный запах, а разительный – карболки изо рта привлекал только нетребовательных чаек, не вкусивших в птичьей жизни блюда «Охредька в сметане». 
Интуитивно Здрасьте Вам осознавала, что надо бы полностью искупаться, но пришлось отказаться от глупой затеи как от неосуществимой – вода оказалась слишком холодной, хотя вместе с веселящим газом океанского воздуха бодрость предъявила ей ордер на вселение. Вот оно свержение надежд, возрадовалась она.
Беломраморные альбатросы парили на автопилотах в потоке над кипой крабьего объекта в их поле презрения, потому что к летающим рыбам и «Летучему Голландцу» с некоторых пор они относились с пренебрежительной прохладцей.
Жорж терпеливо ждал с мазохистским наслаждением наступавшего на грабли, подставив лицо варварским, жгучим лучам, подавлявшим его лебединое либидо. Если даму, на которую я польстился, как следует промокнуть, размечтался он, из неё может выйти прекрасная сопереживательница. Как хорошо, что не его – Абажа, а других засасывает смрадными поцелуями безжалостное болото повседневщины «Дерижабль». Жора страдал от жирных предубеждений и тощих предрассудков. В шестидесятилетнем возрасте он делил всё надвое, потому что Моисей умер в 120 лет. Но глядя на белёсые облака, он представлял себе ласки этой удивительно влекущей своей неумытостью и возможной непроходимостью женщины, вспоминая курьёзный случай с Наполеоном, когда тот, выиграв решающее сражение, послал гонца в Париж с лаконичным письмом к своей жене, императрице Жозефине:  «Не мойтесь, моя любовь! Через три дня буду». Возможно, текст в моём мозгу претерпел значительные изменения, засомневался Жора, и я перепутал количество дней, но разве это меняет суть дела, когда ощущаешь нюхательную смычку-родство с властолюбцем Европы? Сцены пылкой аполитичной связи целиком поглощали задёрганное профессорское воображение, а мысли, связанные с пораженцем при перекидном мостике Ватерлоо, больше не волновали. У него выработалась своя единица измерения познания радости плотской любви (один трах) – от Бахуса под Баха и до паха пять рюмок коньяка.
Увлекшись надуманными сюжетами, Жора не заметил, как бродяжка, мурлыча понос «Загар идёт сквозь тучи рваные», вернулась к незатейливому скарбу, помещавшемуся в картонной коробке из-под телевизора «Sony», на которой на арабо-венгро-испанском было начертано «Салями O’лей! кум».
– А вот и я! Чего зенки вытаращил и варежку раззявил? Бабы не видел во всей красе? – загоготала Здрасте Вам, изобразив на песке уморительную (в прямом и переносном смысле) пародию на реверанс. Заискивает прихлебатель подумала она, добавив, – там мужик стянул с рук дырявые фетровые перчатки, обожаемые молью и, отбросив условности, голым у воды валяется с вытатуированным на пузе диагнозом «Облысение межбровного пространства».
– Почему вы так думаете? – взволновано произнёс профессор щемящие за яйца слова (в щекастом детстве родители раскармливали его – неподвижного балбеса, руководствуясь лозунгами Мирового движения в защиту отсталых детей, вверяя сыночку грамоту, соответствующую развитию бицепсов в обществе).
– Дышит неровно. Мусульмане – публика не пьющая – я сама заглядывала в курильню «А-ля амбар», – сипло провякала она.
– Ну и Бог с ними. Вы приглашаете меня на вальс или краковяк? – подыграл ей действительный член клуба «Весёлых и Отходчивых» Жора Пиггинс, и раскатисто рассмеялся по территории пляжа, с явным удовольствием поглаживая фронтальный курдюк финансово-пищевых отложений. Он мысленно принялся неистово обнимать это посмешище, но, быстро опомнившись, отпустил, боясь преждевременной суетливой эякуляции.
– Неча зубы скалить, помыкать мной, стращать почём зря и таращиться, небось я не кукла резиновая. Вижу, у тебя флакончик имеется, дай опохмелиться, зануда, – осмелилась высказать оригинальную мысль проспиртованным голосом бродяжка, вхожая в высшее общество охраны от животных без отлагательства.
– Это Шрапнель #5, – с наигранным удивлением приподнял изгибы вороных, обильно подкрашенных бровей, Жора, уловив, что фокстерьеру Шпильбергу придётся смириться с утратой любимых духов и совладать с собой для пользы общего дела. Смелым заявлением о принадлежности опрыскивающей воды к знаменитому флакону он хотел потрясти весь её иносказательный мир, но это вызвало нежелательный резонанс в возмущённых ушах собаки и никакой ответной реакции со стороны занюханной бродяжки.
Фокстерьер имел обширный опыт общения со скунсами, и пробегая по вечерам мимо мусорных баков, успешно применял против происков «друзей» верное средство – собственные противогазы.
– Видела, ты в пасть эту дрянь забрызгивал. Не жмотничай, всё не вылакаю, чуток оставлю, если обещаешь хромированную браслетку к часам купить и колун – мошенников раскалывать.
– Я этого не пью... если только для вас, за компанию. Я и в Гомерику-то умчался насовсем, чтобы найти работу профессора – несколько оставшихся профессоров были мне благодарны. Не желаете-с позавтракать со мной? А за браслетик не извольте беспокоиться, считайте, что он уже раскачивается на вашем запястье.
– Сразу видать, мужик ты прыткий, но и я пару лет бантиком подвизалась в секретаршах транспортного отдела.
– Не сумлевайтесь, я три года держал первенство в прыжках через турникеты в сабвее, и не заступничал в тройном прыжке, не путайте с тройным подбородком. И всё же как тебя там зовут?
– Там уже не величают, а здесь – Здрасьте Вам. Имя достойное Дерьмовочки, но ничего не поделаешь, пляжному народу оно искушённый слух ласкает. Ну пораскинь мозгами, зачем мне, свободной женщине, дневные заботы, когда ночных предостаточно? Говорят, что профессора засыпают и засыпают, но не в закрома, на госэкзаменах. Не знаю, что лучше. Шибко ты шустрый, с полчаса знакомы, а уже домой  тащишь, не как обходительный непонятно с какой стороны Кеша Негодяев из фильма «За кулисами» в укромное местечко «У Кромвеля».
– Ну, пожалуйста, пойдите мне навстречу, – попросил он зажиточным голосом, не реагируя на её неразборчивое высказывание. Жора не хотел быть ей в тягость. Его притягивало недосягаемое другое и порядком надоела словесная чехарда.
– Я одному доценту доверилась в пору фестивального обучения дружбе народов, он у меня экзамен на роды принимал, так его из-под юбки было не вытащить. Пришлось на полянке в лесу одной среди зверушек рожать. Давай монетку бросим. Выпадет вместо орла оконная решётка – пойду, а так не... Не зря же государство, задержавшееся в развитии, мне платит за то, чтобы я ничего не делала, иначе мои отсидки по ночлежкам  намного дороже обойдутся.
Жора подкинул четверть таллера в воздух. Монета плюхнулась ряжкой в грязь. Профессор облегчённо и чуть смрадно вздохнул. Бомжиха прикинулась недовольной, но внутренне обрадовалась. Одного она не знала, что Жора никогда не проигрывал.  В левом кармане у него была монета с двумя орлами, в правом – с решками, и, конечно, обе они  фальшивые, кустарного изготовления. Мысленно он чмокнул себя за находчивость. При упоминании о собаке Шпильберг взглянул на рассказчицу в лохмотьях и вильнул хвостом, подчиняясь отхождению выхлопных газов и «Кодексу  поведения животной скотины на пляжах». Хозяин, на котором сегодня был летний костюм из рублёвого материала в рубчик, отучил его зря скалить зубы и, нестись, припустив стремглав, в неизвестном направлении. С этим пропала угроза применения клыкастого насилия как драконовского метода достижения корыстно-похотливых скотских целей, а с ним и растягивание на неопределённый срок сладострастных минут всеми четырьмя лапами. 
– Я постепенно вхожу, не отодвигая ширмы, в ваше положение, но постарайтесь и вы меня понять, – церемониально застеснялся Пиггинс, шныряя глазами по её плохо прикрытому телу, то ныряя, то выныривая из него. – Но поймите, я по уши влюбился, ещё не внедрившись в вас, потому что не желаю, чтобы мои чувства остались тайной за семью печалями, минуя тайники души.
– А чё, попробую, и даже в гости схожу, коль приглашаешь упорно. Как-никак, я самая покладистая бичёвка на пляже. Почему бы и мне не пожить вольной птицей в роскошном скворечнике, влетевшем кому-то в копеечку? Наконец-то налопаюсь досыта. Но учти, только без рук, я лобковые атаки поначалу ой как не выношу.
– Ногами есть отвык с материнской утробы, оттого видимо недоношенным на свет появился, – шутя проинформировал её профессор, не обращая внимания на заморочки замарашки, и добавил, – хотите я подпишу с вами внебрачный контракт, который станет базовым документом наших отношений? Между прочим, мы с вашей помощью и моими вкладами могли бы открыть бизнес-вытрезвитель на том же углу, где находится вино-водочная палатка для большего удобства её завсегдатаев и собственных прибылей.
– Искушаешь, капиталист проклятый. Непонятный ты мне какой-то, пентюх пентюхом. Погодь, дай пожитки свои припрячу, местной публике доверять нельзя, враз умыкнут злорадные, стырят значит. Здесь оккультные персонажи неразборчивые шляются. Спроси их что-нибудь посложней, они ведь лодыжки от щиколотки не отличат. А ты разительно другой, и про всамделишную любовь хорошо вещаешь, и секрет благополучия тебе знаком, и про бизнес предложение мне делаешь. Такие, как ты, праздношатающиеся, денег не считают, они подсчётом калорий заняты. Но я поопытней тебя, и не советую стричь всех под одну гребёнку, не продезинфицировав, глядишь, и педикулёз заработаешь. Я такую грязь, как ты, с ободками дёгтя под ногтями общества наскрозь вижу. Настругают детишек, и в рахитичные кусты упрыгивают.
– А причём здесь гомосексуалисты? Чтобы завоёвывать доверие, не обязательно обзаводиться автоматом Калашникова, прорываясь к Светлому будущему просёлочной дорогой, – не понял Жора. Его юмор истончался, мешался с лёгким туманом и становился малоприметным. На лбу выступал пот, у которого он учился.
– Педикулёз, – это обыкновенная вшивость, просветила она его со снисходительной улыбкой на оставшихся тонких зубах, – ты  «Обыкновенный фашизм» режиссёра Александра Ромма смотрел? Нет? А культурным ещё называешься. Небось, думаешь, что во главе пуштунов в Афганистане Пушкин стоял? – Сочное слово Афганистан нравилось ей ещё и потому, что краем уха она слышала, что из Китая в Европу через него проходила знаменитая «Шёлковая дорога». Здрасте Вам прошептала это название несколько раз, так как и к Европе у неё никаких особых претензий не было.
Женщина вызывала у Жоры и влечение, и отвращение. И пока эти два взаимоисключающих чувства боролись в профессоре, жизнь имела логический смысл, раскрыть который ему ещё предстояло после обряда посвящения в идиоты. Из колоритных старообрядных высказываний дамы складывалось впечатление, что её ископаемая эрудиция не ведает границ. Ведь  существует же категория женщин, верящих людям на слово, особенно на непостижимых абрамейских языках где-то в Эфиопии и Уретреи.
Бродяжка опять, было, открыла рот, но Жора опередил её:
 – Помилуйте, можете поверить мне – поклоннику группы «Жевательная резинка», – взмолился он, – у нас в Одессе все знают, что Дюк Решилье при лестнице, а Пушкин на Пушкинской площади в столице венчает её собой, одноимённую. А вот за что их туда понаставили – в это вы меня посвятите за обедом, – и Жора умилённо (на 2-3 мили) посмотрел на значок, вручённый ему за первую в мире успешно проведенную операцию кастрации и мурзификации сиамского кота в мешке по кличке Пробковый Шлёма.
Случай подставил Здрасте Вам подножку трамвая «Судьба неизбежная». Она вскочила на неё без посторонней помощи, преисполненная притупившихся безответных желаний и плутовских надежд. Собрав скудные пожитки и обноски, и невнятно бормоча, Здрасте старательно запихала их подальше под настил бордвока, еле держащегося на свинофермах:
– А втюрившийся пижон случаем не смеётся надо мной? Бомжих «так много молодых», у нас их штабелями – бери не хочу.
– Не верите? Надеюсь, вам понравится суп со стеариновыми фрикадельками, приготовленный моим поваром, или антиникотиновые «Цепляться табака».  Хотите я куплю вам шлак для волос?!
– Откровенно хохочете над бедной девушкой?!
– За бестактность бы посчитал; мне – перезрелому на неделю плоду любви – хохотать над вами от души, от которой в сущности мало чего осталось. Я не потребитель – я жертвенник, готовый всю оставшуюся жизнь заплетать косички на коленях и плестись за вами с вашими пожитками, как в хвосте кометы, – наобум заверил подарочным голосом скрытный шовинист Жора, еле расслышав её ответ, затонувший в шуме прибоя и крике чаек, избегавших встреч с лайнерами по пониженным Авиценнам на чартерных рейсах.
После такого самокритичного откровения не верить человеку было бы кощунством, и Здрасте Вам предварительно успокоилась.
– Ну тогда возьми надо мной шефство, – её просевшие глаза смотрели углублённо из-под неандертальских надбровных дуг с натянутыми на них перепонками безреснитчатых век.
– Если покажите, где оно лежит, и того кто сдал свои позиции в химчистку без сопроводиловки за нос. Но прежде всего мне надо отдать швартовые, – пряча улыбку за ширму шарма, признался вдохновитель и разработчик взбалмошных идей Жора.  Заметно избегая переносного инфаркта и шаблонных фраз, он научился этому во времена бесшабашной юности, подбирая на дорогах голосовавших по тарифу 50 км. за поллитровку и 25 км. за четвертинку.
Москиты заправски отплясывали хоту и казачок. Стрижи ловили москитов и приятные мгновения над короткой стрижкой лужаек. Вечер опускался на покатые плечи Брюквина. Из окна на третьем этаже кружил на землю венский вальс «Когда повисают щёки».
Какой-то медведь-шатун в шубе из царских писцов преклонного возраста, прямой потомок Ворошиловского стрелка (парня не промах), с татуировкой «Карпуха» над левой бровью, и лицом, покрытым рыжими шерстерёнками неопрятной длины, с хрустом в костях оторвавшись от стены, попросил у профессора закурить.
– Я девственник, и прочитал, что никотин разрушает плеву. Отвали от меня по-хорошему, – насторожённо отозвался Жора. 
От такого ответа у бомжихи пересохло в горле. Ей захотелось опереточного напитка «Корневильские Сola-Cola», но она сдержалась и не выдала чувства жажды, боясь получить грубый отказ.
– Зря человека обидел, а ведь он принимает слабительное от повышенного внимания, его здесь люди уважают. Философ Карпуха Карпулович установил, что между кирпичом и головой существует почти родственная связь: он падает на голову, на него можно её положить, а биться головой о кирпичную стену было, есть и остаётся любимым занятием неудовлетворённой части человечества.
– Перебьётся, не стеклянный, – вяло прореторствовал Жорж.
– Его дедушка был гетманом в гетто, отец Рыцарем Круглого Стола и Широченного Подоконника, а сам он работал покровителем теннисных кортов в периоды проливных дождей. И у тебя для него кофейного набора слов не нашлось? – возмутилась она.
– Обещаю, если в следующий раз встречу твоего Карпуху, подарю ему нако-выкусительный билет в Карнеги-холл в партер или ещё лучше во второй ряд стекляруса, если он только согласится со мной, что ДворЖак не был бездомным французом.
Со стены в десяти метрах от входа в козлиную таксомоторную компанию «Таксикоз» недоверчиво посматривала на прохожих картина Парапета Пожелтяна «Побочные явления Христа на родину», за которую Парапета выслали, лишив его средств на пропитание. Критики из коалиции «Война творцам» подлили масло в огонь, и вот уже запрещён пологий шедевр «Косогор в косоворотке». В нём глаза Косого сбегали к листику капусты, в котором тогдашний министр Психического Здравохранения узнал себя. Но как бы в оправдание, набедокурившего себя, художник на полпути к свободе создал для выставки «Джек-покрошитель лука». Теперь ею наслаждались брюквинцы, не подозревавшие, что Парапет относит себя к художникам-передвижникам с одного конца комнаты на другой.
Неподалёку в китайской прачечной «Я майка» разношёрстные рубашки пили, подчиняясь жестоким правилам стоячего воротничка, считавшего, что деньги подлежат не лечению, а девальвации.
Хозяин воротничка Вгроб Вго Ню – представитель долины широченной реки Меконг и мастер рукопашного секса, свободной рукой придерживался иного мнения. Неужто такое повторится, предположила бомжиха, воспроизводя в памяти увесистые кулаки вьетнамца Вго Ню, у которого она три дня пробатрачила прислугой. Она вспомнила мясистые, пляшущие перед её лицом кулаки, намеревавшиеся оставить на нём отпечатки, и отпрянула от непредсказуемого спутника.
А уж что было в голове у Жоры, который не знал матери и любил лестницы за их снисхождение, но догадывался, что и она не мать Тереза, не мог разобрать сам её счастливый обладатель. Когда-то он ложился спать натощак вместо досок, чтобы избежать пролежней и не получить год условно за халатное отношение к партнёршам, хотя и понимал, что нет более нежного создания, чем взбитые сливки.
Теперь секрет его жирного благополучия заключался в сиюминутных наслаждениях, в комнате мотеля с номерным пистолетом. Он ни над чем не задумывался, кроме изобретения устройства для измерения угла падения женщины, и это сказывалось на его поведении в данный момент, когда Уголовный кодекс становится ягодичным, а внимание фокусируется на чумазом предмете поклонения и обожания игры в «Уголки» (имеется в виду живописный уголок женских прелестей). Пропадает внутренняя раздробленность, но выявляется разобщённость интересов.
Вскоре одиозная парочка скрылась из поля зрения галдящих чаек. Несолоно хлебавши, вусмерть проголодавшиеся альбатросы разочарованно поглядывали вслед ускользнувшей, странно пахнущей двуногой добыче. Чтобы компенсировать потерю, они взлетали и терялись в пенопласте гребней волн, щебечущих волнистыми попугайчиками-альбиносами, но безрезультатно – дельфины отогнали «косячок», вскормленной на марихуане рыбёшки в открытый океан. Барашки волн, разбивавшиеся на побегунчики-группы о крапчатые ткани прибрежных валунов, пузырили на песке, а ворчун-ветерок причёсывал седые завитки волосяных брызг.
Где-то там в космосе искры звёзд рассыпались по гончарному кругу ближней галактики Андромеды, в то время как наше искрящееся солнце забрасывало косыми рыжими лучами прямоугольники покрасневших домов.
Часы на ратуше пробили шесть раз, с сожалением глядя на покрытые гарью зелёные довески листвы на загазованной улице.
В узде наплывающего вечера машина для асфальтовых отметин располосовывала дорогу, создавая затор на «вонючей» Гаванус парквей, где гаванскими сигарами и не пахло.
Запущенные в землю пальцы корней подгнивших деревьев еле удерживали их от позорного падения на проезжую часть.
По променаду с докучливым видом фланировали трансвеститочки, прогуливающие среднюю школу и накопленные ими жировые отложения. Им предстояло утолить сексуальные нужды и нагулять растущий аппетит к обособленной жизни после «Размышлений в парадных подъездах» с партнёрами на подоконниках и отопительных батареях. С их непритязательных лиц на бордвок сходили натянутые улыбки, образовывая хоровод предвкушения, носящего имя императора садиста и развратника Калигулы, умудрявшегося выворачивать регуляторы громкости-ручки подвластных ему.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #231)