О жути содеянного козлами над людьми...

Раиса Мельникова
Вчера вечером 30 сентября 2006 года по «Интеру» показывали 60-летний юбилей Геннадия Хазанова. На сцене царское кресло, на Хазанове эксклюзивные сапожки выше колен (может, ботфорты), в них заправлены молочного же цвета штаны, а белоснежная рубаха-разлетайка – ну, просто супер. Супер и шик царят на сцене. Юбиляр то восседает в кресле, то бросается к очередному гостю, то взирает на себя со стороны прожитых лет. Шестидесятилетний этап разбит на пятилетки, все видеозаписи прекрасно сохранились, да и сам Гена-попугай тоже хорош, даже моложе, чем был.
Все хорошо. Все любят Геннадия Хазанова, даже одноклассники и учителя его любят и помнят. И он помнит, как учительнице одной рукой подал цветы, а другой – взорвал пистон. И как занял чье-то место в строительном московском институте, но не учился и не строил, и как звонил из учительской Аркадию Райкину, чтобы ахнули учителя. И как вышивал перед Ельциным в красных шортах.
Во всем этом нет ничего необычного для придворного шута. Необычно другое – его любимой песней оказалась «Где же ты, мой сад, вешняя заря?». И даже не это, а то, что на юбилее Хазанова разрешили спеть Александру Коржакову, бывшему начальнику охраны президента России Ельцина.
Хорошо спел Коржаков, душевно, по-русски. Очень точно взял все ноты и ни разу не забыл текст. Но главное не это. А то, что ему разрешили спеть.
Ведь у нас в России в каждом селе навалом и певцов, и танцоров и юмористов, вынужденных молчать или петь под чужую дудку. – Молча петь.
Вот так и допелись, что с таким юмором и деревень и пашен лишились. А теперь оказалось, что Хазанову неизвестно, где же его сад, вешняя краса. И почему-то он на этом веселье постоянно смахивал слезу, а то и две.
И дался ему этот сад! Я тоже недавно отметила точно такой же юбилей. К моему юбилею и помидоры поспели, и рыба икру отметала, и утки стали оперяться, и внуки приехали. Дети, врать не буду, не приехали, артистов не было, охранников президента тоже.
Пошли мы на детскую площадку, где внучки, качаясь на качелях, пели песни. Может, в мою честь, а, может, и в свою. Что даже лучше. Я их подзадоривала и, глядя на них, радовалась.
Про сад они не пели. Пели о верном друге и еще о многом очень веселом, родном и близком.
Сапог выше колен на мне не было, а были матерчатые тапочки и ситцевое платье.
Старший внук на качелях не качался и не пел, но регулярно подносил мороженое. Было очень жарко. Но жара не помешала внучкам и спеть и сплясать в скверике по пути домой. Этим они меня порадовали больше, чем сапоги молочного цвета, Лолита с Долиной или Иосиф Кобзон.
Впрочем, Кобзона ни у меня, ни у Хазанова на юбилее не было. Он остался стоять памятником в Донецке и позволять шахтерам возле него фотографироваться. Выходят они на гора и видят – вот он Кобзон, вечно поющий Фантомас, от пения которого никому не холодно и не жарко. Есть только ожидание – когда же эта кукла покинет сцену.
Он, похоже, знает, где его сад, вечная краса, в отличие от Хазанова.
– Так что, они, по-вашему, что-то отрицают?
– Конечно.
– А что?
– Россию. И русских.
– Но ведь Россия дала им все, что они хотели.
– Они взяли все, но себя ей не отдали. Не отдали своей любви и верности, не отдали тоски и радости, не боролись за нее, а только смеялись над ней. Пели о ней за деньги, не воспевая ее. Не отрекались от себя во имя ее. Даже любя русских, не уважали их. Отсюда эта пустота, этот вакуум эстрады, эта неприступная стена, отгораживающая от сцены русского человека. Да Бог с ней, со сценой. Но ведь и от поля, и от завода отгородили. И все поют, и все смеются. Над нами. А о себе плачут. И везде им путь не заказан, и дорога открыта, и есть для паровоза уголь, а для квартиры – газ.
– Кобзона даже террористы в Беслане и на Дубровке впускали.
– Впускать-то впускали, но выпустили, а других – нет. Недавно Кобзон с Гордоном на «Интере» в прямом эфире беседовали как раз об этом горе. Но ни горя, ни печали, ни сочувствия. Только гордость – вот какой я герой. И о трагическом, как об обыденном. И убойная фраза Кобзона: «А самое смешное…». Это о бесланском жертвоприношении христиан "козлу". О жути содеянного «козлами» над людьми.