Би-жутерия свободы 231

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 231
 
Восток розовел, соском неоперившейся девушки с перламутровым педикюром, идущей по улице по рыночной цене и лелеявшей в себе разбитые мечты фаянсового унитаза в доме, оставленного ею в растерянности безымянного бойфренда. Девушка, в босоножках с бутафорскими шнурками от щиколоток до колен слёзно восстанавливала жуткую картину предыдущей ночи, с разбросанными по разным углам комнаты вещдоками насилия. Она позёвывала, размазывая ладошкой по пухлым щёчкам коричневые кривоподтёки ресничной туши. Интересно, думала она, бесцельно шагая на Запад, сколько народу полегло не в свои кровати, и ведь каждый появляется на свет, чтобы плодить себе подобных.
А тем временем безжалостное трудовое утро рутинно рассасывало людей по автобусам, метро, такси, входам в учреждения и универ-сальные магазины. Офисные двери распахивались перед трудягами с обострённой тревогой за общее финансовое будущее.
Некоторых из них, такие, как гей-парочка Леонтий Катафалков и Родион Руковица, реально понимающих, что бескорыстных любовников не бывает, пронимала дрожь при встрече с начальственным видом служащих, когда те вместо того, чтобы вбивать прикладные знания кулаком, заупокойными голосами бросали политкорректное: «Good morning, sir».
Грозди солнечных лучиков жёлтыми цыплятами проклёвывались сквозь густой вегетарианский суп тумана, отвергающий саму возможность существования яичницы с беконом, как в известной всем культурным народам пьесе «Дребедень в лунную ночь». Ветреное отёчное утро рассыпало грозди сиреневых облаков по небу, сбивавшихся в стадо барашков под присмотром яичного светила. Оно подрумянило облезшие стены домов, позолотив по-цыгански дверные ручки и, отразившись в воздухе мириадами окон, не забыло высветить на песке трёхпалые веточки следов трясогузок у желтеющей полосы урчащего прибоя.
Гнусавое комариное царство «Молокососов» соскользало в дрёму, засыпая под первыми лучами. Бесшумно подползало время завтрака. Его, неразборчиво перекликаясь, подсказывали зычные внутренние голоса желудков непомерно разросшейся армии страждущих, рассчитывающих на гуманитарные помочи города.
Стойбище вельможных бомжей, оскверняя своим присутствием океанскую округу, зашевелилось под променадом, откуда проистекала загрязнённая вода их просторечия, не заключённая в гранитные тиски принятых приличий. И только один из них, храпящий Карим Вертлявый, проводил в жизнь вектор гражданских свобод, укладываясь спать на скамейку променада в свалявшемся ватнике. Правильно о нём говорили, что он спал с лица не раздеваясь.
Непоседливое утро тормошило местное население за плечо звуками износившейся из враждебно настроенного радиоприёмника драйтонской Комаринской: «Ах ты, сукин сын, Велферовский Пупок...» (все поголовно иммигранты когда-то занимали ответственные посты и кому-то назло закрытые заседания объявляли открытыми, но никто из пенсионеров не признавался, скольких подчинённых он лично сделал несчастными).
К удивлению товарищей малокалиберный Ипостасик Газонтер честно заявил, что от жирной пищи в его больном сердце останутся налёты болезненных воспоминаний в традиционной форме холестериновых бляшек на стенках суженных кровеносных сосудов. Там он привык получать правительственные заверения вместо пайка. И если у вас не водились денежки на сберкнижке, присовокуплял он, то вам позволялось хранить скорбный вид, но и здесь я не из тех лизоблюдов, у которых денег ни шиша и кто угоднически лижет ручку холодильника фирмы «Дристан Изольда».
Неброский Газонтер смотрел на неприветливый мир глазами неповоротливой жены, не учитывая её подслеповатость. У неё было редкое амплуа – безжалостно влюблённая в него, она преследовал Ипостасика: на кухне, в прачечной, в гостях, но не в супружеской постели, где приятно осознавать, что тебя ожидает любовный «валежник» с боку на бок. Самое интересное, что находились приверженцы крамолы крахмала, с готовностью пережаренной картошки, верившие Газонтеру. Хотя от Первой до Пятнадцатой улиц Драйтона муссировались россказни, что Ипостасик схлопотал пять лет условно за гиблую затею – несанкционированное снятие денег с визитной карточки клизматолога Гуревичукуса, плюс ему добавили пятнадцать месяцев за поставки патефонных иголок образца 1916 года  в отделения «Скорой помощи».
Проктолог не был злопамятным, но этого не мог забыть ни ему, ни себе, потому что понял, насколько выгодно, если не инвестировать, то вкладывать деньги в жопу, когда открыл свой кабинет на Драйтоне. Он спас Газонтера, раздев по суду догола, предварительно пообещав научить его испускать благовония, чем обрекал старика на беспечное существование на солнечном пляже за счёт государства, в карман которого позволялось запускать руку и долго её оттуда не вынимать. В непогоду (под дощатым променадом) можно было добиться уведомления по почке, если кого прогневить или чувствовать, что не избежать заварухи.
Всё началось с того, что Ипостасик, нарядившись утконосом, отправился к врачу, когда-то очень узкому специалисту в Инницкой области, где его вынудили свернуть навощённую лавочку в связи с намыванием золота нижеприведённой беседы:
– Доктор, мне больно, снимите боль (жалобно).
– А кто вас просил её надевать? (издевательски).
– Неужели у вас нет сострадания к людям с попранными правами на собственное мнение? (просяще).
– Не вижу людей. Но специально для вас по интегральной системе я припас капсулы в таблетках (успокаивающе).
– Так выпишите их!  (требовательно).
– Больной, расслабьте сфинктр. В анусе в резиновых перчатках копаться – это вам не в шурфе кайлом вкалывать! (назидательно).
– Доктор, почему вы такой безжалостный?! В вас нет сострадания к человеку, неисповедимые пути которого пересеклись с женщиной и взаимоуничтожились в гражданском браке (вопиюще).
– Не бурите мне голову. С вашей драной бородёнкой и аппетитной кругляшкой зада вы могли бы занять достойное место на конкурсе циферблатов голливудских паяцев с зачистившими пулемётными очередями слов (подбадривающе).
– Спасибо, я весьма польщён вашей оценкой в нескольких местах сразу, но не просматривается ли в этом предложении определённая завлекаловка? (сомнительно, предположительно).
– Мои попытки сконцентрировать ваш рассеянный по ветру склероз заранее обречены на провал, у которого я не намереваюсь останавливаться, и мне не из чего извлечь выгоду (заключительно).
– Вы бессердечны в обращении с исторической ветошью, доктор, а ещё проктологом называетесь (обвинительно).
– В таком случае я вас поздравляю, больной! (весело).
– Ха, разве может бездомный, покрывающий себя немеркнущей славой, принимать поздравления в свой адрес? (возмущённо).
С той поры Газонтер с цилиндрической головой, мечтал о газонокосилке, лечился океанской водой, облучался драйтонским солнцем и питался, чем штатное правительство подаст – несколько хуже чем в гомериканских тюрьмах, но всё же лучше оставшихся в прошлом общепринятых канонов духовного общепита, выражавшихся в потрошении посиневшей домашней птицы заживо.
Прокуренные девчонки «аморалес» с брелками на полуобнажённых грудях выбрались на свет из-под променадного настила, где за нос провели дуру-ночь, переполненную автоматической любви, и не врубаясь в имена партнёров, для которых церемония знакомства не ограничивалась обменом визитных карточек, и чувства, как понимание анекдота, приходили с большим опозданием.
– Это настойке необходимо время, моим же пташкам достаточно належаться. Зажрались пернатые, приходится подавать им денежные знаки внимания, сами дотянуться не могут, – пояснял 70-летний сутенёр-ударник Вилли Требуха, выдававший себя за объездчика лошадей – он же потрошитель редикюлей, мечтавший оттянуться по первому классу и имевший оглушительный успех на барабанных перепонках рыб. Он страдал опасным застарелым заболеванием – тягой к малькам. – Мне не надо их дубасить, у меня у самого вздутие живота. Но на пляже после выпускного вечера выхлопных газов бытовало иное невысказанное мнение какого-то льготника, подвергавшее сомнению заявление Вилли Требухи.
В пяти шагах от трёх сестёр-чаек запоцанный бомж  Газонтер намекнул соседу по двум квадратным метрам песка, – Если над тобой в мозаике отношений нависла опасность, – считай, что тебе пальма первенства ни к чему, ты уже находишься в тени, да и сама пальма может не согласиться. Но не забывай – страхи не люди, их не легко (в переносном смысле слова на следующую строку) вынести в мире непредвзяточнических отношений.
Сегодня красотки готовились к празднику «Размахивания сумочками», благо что в Конфеттэне ангело-саксов оставалось с Гулькин нос, а выродков прибавлялось, власти  пообещали перекрыть движение, потакая вакханализации эмиграционного парада.
Припляжный петух Ветрогон (первач у многих наседок) в который раз удовлетворил приплюснутую к земле кудахчущую пассию, и приятная истома разлилась по ещё не снесённым яйцам. Ветрогон был арифметическим примером для окружающих, вычислить который никто не мог без калькулятора – просто не подозревали, что под гребешком у него пробиваются бугорки-ростки – предвестники развесистых рогов с обширными ответвлениями.
У полицейского участка распустилась верба, заслоняя  объявление на свежевыкрашенной стене: «Продам набор сексуальных домогательств и машину с автоматическим налоговым управлением внутренних дел. Расходы по судебному процессу возьму на себя». О вербовке «мусора» ничего не упоминалось.
Нюма Ящерица, известный среди завсегдатаев пляжа как Ходячий Экскремент, валялся на волнорезе меж каменных глыб, прислушиваясь к ропотному всхлипыванию волн, подальше от места, где развязывались кошельки неугомонных пенсионерских ртов. Нюма вёл себя типичным отторженцем, потерявшим совесть и социалистическое сознание непонятно где. Ему не хотелось, чтобы люди замечали, что он шепелявит о выходном пособии в будние дни, ибо протезы он надевал по праздникам.
Пляжащиеся аборигены, к которым он пафосно обращался «Уважаемые нотрдамы и господа!», были убеждены его отшельническими замашками, что Ящерица не зря прогревал на солнце свои хрычевидные ткани – вдали от них, будто прятался от кого-то. Мало кто знал, что его (как бывшего понятого) поташнивало от зловонной жижи изживших себя стандартных описаний людей с забитыми холестерином артериями, природы и полной семейной конфискации (третья жена потерпела крушение с любовником в двухместном самолётике, запутавшемся в пакле перистых облаков).
Кто-то из добрых знакомых подсказал, что все камни на берегу, омываемые солёной водой, – драгоценные и обладают бесценными целительными свойствами, предохраняющими от ультрафиолета и радиоактивности пляжных приёмников. Нюме это было крайне необходимо, его семья находилась в состоянии полураспада, и сейчас он мечтал о Патетическом паштете из пираньи и упорядоченной половой деятельности, исключающей принудительную зависимость от висмутовых препаратов. Друзья говорили Нюме: «Крепись, мужик, крепись», а кончилось всё это для него плачевно – геморроидальными свечами, дразнящими горных «зверей».
В девять часов работники Армии Упаси Боже подкатили к променаду полуразвалившийся автофургон «Трамвай жеваний» с горячими завтраками для нищих, профессионально обездоленных и бездельников со стжем, безмятежно сопящих в ничем не прерываемом утреннем сне на полосатых скамейках, расставленных расточительным муниципалитетом. Представители Армии У.Б. знали, что местные алкоголики – это наливные суда, на которые не покусятся даже сомалийские пираты, но подкармливать кормчему их приходится.
Раздался экономичный удар гонга, возвещающий обряд кормёжки велферовской системы «Не прозевай момент». Разбуженные в настоятельной клюкве необходимости контужились понять, что происходит и соглашались только в одном – главенствующей роли ягодиц в танце четырёх пар лесбиянок, представляющих желающим на пляже показательное «Танго осьминога».

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #232)