Своему прадеду, Грыгору Зайцу, что ушел из жизни в сто с лишним лет, тем способом, о коем стих. Ему, наерное, повезло больше, ибо,через год Чернобыл выкосил всю мою родню по матери. Светлая им Память!
Кожа сползала кусками и латками с дряхлого тела,
Легкие дым забивал ноздреватый и резал глаза,
Старец столетний не плакал, когда до средины сгорело
Сердце меж ребёр раскрытых, и лишь покатилась слеза,
В миг, когда пламя в душе, сим комке, еще ждущей чего-то,
Сотнями искр разлетелось по пеплу в примятой траве,
Знал ведь, кончина что рядом, за тем уголком-поворотом,
Небо, где с речкой глубокой и чистой в густой синеве.
Так вот решил, из родни ведь осталась лишь только старуха,
Некому даже обмыть и на лавку в белье положить,
Старец, как Бруно, забыть то, вокруг, что сплошная разруха,
Да и зачем, коль устал ото всех, продолжать ему жить.
В стог прошлогодний, забив табачком на прощание трубку,
Выбив кресалом искру, закурил, загорелся стожок,
Не было криков, лишь тягостный стон, да хрусталиков хрупких,
Треск или звон, разносил пастушка, что хрипящий рожок.