Я захожу в вагон. В моем вагоне только сидячие места, а ехать мне предстоит весь вечер, всю ночь, все утро.
За окном долго машет девочка. Снаружи другого окна - листья, а по эту сторону - пожилой человек, глаза у него цвета дупла, а кожа цвета коры. Человек выглядит как голый ствол. Поезд трогается, ствол лишается даже фальшивой заоконной кроны.
Новый контейнер для еды оставляет в моем рюкзаке привкус огурца. Я все менее бодро себя чувствую и все больше хочу спать. Но не могу. Свет то притухает, то зажигается с полной силой. Благодаря этому я могу подглядеть, какие позы принимают другие люди чтобы заснуть.
Первая моя поза: к самым глазам я подношу "Чевенгур". Я не шевелюсь. Я немного похожа на палку для поддержки молодых деревьев. Сегодняшнее молодое дерево - это первые 100 страниц "Чевенгура", которые я силюсь прочитать.
Остановка. За окном совсем черно и почти нет людей, только прыгает какая-то девочка - прыгает, будто заведенная. Эта девочка кажется мне неестественно высокой - будто та, первая, устала махать, начала прыгать и оттого выросла. Девочка прыгает как движущийся поезд, потому у меня нет ощущения, что мы остановились. Девочку заслоняет от меня человек лет сорока. Он не видит ее, но в такт прыжкам промокает губы салфеткой. В глазах у меня рябит, потому они закрываются.
Толчок. Мы проезжаем желтые вагоны стоящего поезда. Больше ничего - только вижу тонкую полоску травы перед ним. Еще я вижу силуэт очень пьяного человека. Он шатается и упирается руками в воздух. В открытой двери желтого вагона стоит пузатый полуголый человек. Пузатый человек смотрит вдаль и курит, не замечая пьяного.
Я вспоминаю, что голубой вагон бежит и качается. А желтый, видимо, так и будет стоять.
За всю ночь я засыпаю и просыпаюсь раз десять - пятнадцать. Во всяком случае, так мне кажется. Я сплю, перекинув ноги через подлокотник второго сидения, я сплю в позе эмбриона, я сплю в позе солдата, я сплю положив ноги на откидной столик, я сплю, положив одну ногу на один откидной столик, а другую - на другой. И все эти позы мне неудобны. Каждое пробуждение делает меня свидетелем неизменной картины: черное окно и муки мужчины неподалеку от меня. Состояния мужчины от социально-желательных движутся к социально-доверчивым. Мужчина спит калачиком, перекинув нижнюю половину тела через подлокотник и с трудом удерживаясь от падения на пол.
В самый кромешный период ночи ко мне неожиданно приходит необычайная ясность ума - я снова достаю "Чевенгур" и принимаюсь читать про любовь к паровозам.
Проснувшись в очередной раз, я вижу, что за окном светает. "Да ты же пропустишь рассвет!" - повторяет что-то во мне и смолкает.
Во сне я веду мучительнейший диалог с бутылкой воды, стоящей передо мной на столике. В этом сне бутылку зовут Прохорыч, а мне страшно срочно нужно определить, что же теперь с Прохорычем делать. Прохорыч живой, в самом начале путешествия с него слетела крышечка и открыла Прохорыча навстречу миру.
Меня мучает жажда, и, раз за разом возвращаясь в ум, я понимаю, что отпить из бутылки я не могу, ибо она мне больше не принадлежит.
Окончательно просыпаюсь я часов в девять утра. В вагоне почти совершенно пусто. В окне снова проплывает зелень. На сиденьях за мной сидят очень милая женщина средних лет и молодой человек. Познакомились они только здесь, в поезде. Мне кажется, что единственное важное, о чем говорила женщина с самого вечера - это баранки с дыркой, но в следующую минуту тема разговора меняется - женщина начинает горячо говорить о Боге.
"Ничего, ничего не бывает случайного! - убеждает она, - В этом мире нет ничего случайного!" Потом женщине требуется выйти, она привстает с места. Одновременно с этим я чувствую удар по голове. "Простите, девушка, - говорит женщина искренне и просто, - ради Бога! Я правда не хотела. Я правда случайно".
Я смотрю в окно - за окном деревья, деревья, деревья, и от того, что все они ничего обо мне не знают, мне легко и спокойно.