Екклесиаст твердил нам, что
всё суета под небом ватным.
Сначала стало мне смешно,
а позже делалось понятней:
несчастье - тоже суета,
те грузы, что на нас навешены,
и беготня, и темнота,
и то, о чём печёмся бешено.
Симметрий Демиург хотел,
так что и счастье - скука смертная.
Такой же мелочный удел,
такое же понятье мелкое.
Мы кляксы на одной картине.
Ничтожны равно: чернь и знать,
а богачу со скарлатиной
в одной земле с бездомным спать.
И мудрость даже с философией
не упасают от того,
что в мире ничего особенного,
что всё одно в нём и равно,
а даже жизнь без маеты -
одна из ста форм суеты.
(И в этом наш Екклесиаст,
особо будучи лобаст,
приблизился к Камю Альберу,
его на пару тысяч лет
опередив, приправив верой
и эту мысль выдав в свет.)
Но та же весть о суете,
весть о бессмысленности смысла,
тройное сбацав фуэтэ
и, как молчание, повиснув,
даёт нам также что-то вроде
метафизической свободы
от ясных дней или ненастных,
от разницы: где - пир, где - гнёт,
от выбора: где - плач, где - праздник.
И мудрость странную даёт -
Екклесиаст, до дна впитав её,
велел оставить эпитафию:
«Одной реки два сходных побережья,
И счастье, и несчастье - неизбежны,
День с ночью, две сестры, едины, вечны.
Лишь для глупца тут есть противоречье».
Сентябрь 2018