Не меня ли вчера хоронили,
Не меняли меня ль на бухло?
День тянулся. Горячий и длинный.
Ослепительно было светло.
В крышку гроба стучались таблетки,
Но гвоздями не стали, увы.
Не спасали ни шторы, ни веки,
Ни ведущие «Эха Москвы».
Растворяясь в мозаике бликов
Тягомотного этого дня,
Доносился из радио Быков,
Монотонное что-то бубня.
И, глотая слюну то и дело,
Он твердил, как зазубренный стих:
Человейники, люди, людены.
Ну и трикстеры (как же без них?!)
Я лежал бездыханный и бледный.
Но диктант и не думал смолкать:
Имманентный и амбивалентный –
Вот без этих слов точно никак!
Приподнялся, насупил я брови,
Руку поднял. По «энтеру» хрясть!
И открыл мне глаза Шендерович,
Что в России бандитская власть.
Мы не знали такого позора:
Все в Кремле стукачи-палачи.
А потом подвязался Невзоров
И давай православных мочить.
В РПЦ, мол, все сплошь негодяи,
Педофилы практически все.
А командует ими Гундяев –
В рясу ряженый поп-гомосек.
Зубы стиснув, послав всех по маме,
Кулаком я разбил монитор,
А ногой опрокинул динамик,
И прервал этот эховский ор.
Мне успешности их не завидно,
Но когда я в жару и поту,
Слушать то, что и так очевидно,
Мне, товарищи, невмоготу.
Вы мне лучше врача позовите,
Погасите трясун и озноб.
Завтра, вспомнил, проводится митинг –
Возраст пенсий не трогали чтоб.
Тут сдыхаешь, они же упрямо
Жить, наверно, до ста норовят.
Зафигачил я феназепама
И стаканом запил вискаря.
Посмотрел на разбухшие вены,
Одеялом укрылся до глаз.
Человейники, люди, людены,
Как же муторно мне среди вас…