Затвор щелчком отбросило назад,
И гильза на два метра вправо отлетела,
Он, перед смертью, слова не успел сказать,
Лишь только охнул, тело, по стене, осело.
Глаза закрыты, пальцы собраны в кулак,
Из раны кровь тихонечко сочится.
Как странно было видеть смерть, вот так.
Вот так, со стороны убийцы.
Я наблюдал за этим много раз, в кино,
И, вроде, должен был уже привыкнуть.
Насилие повсюду, с детства, тысячами, но,
Здесь невозможно было крестик кликнуть.
Согнувшись, проверял на шее пульс,
Ну где там тикает? Но, нет, не шевелится,
Какая-то тоска напала. Грусть?
Что он назад уже не возродится?
Я, без сомнения, убил бы ещё раз,
Такая тварь на свете жить не вправе,
А в праве я? И чей это заказ?
Кто здесь распоряжается и этим балом правит?
Ведь, точно так же мог и я сидеть,
Глаза закрыты, тело на бок клонит,
Не слышать ничего, не видеть, не хотеть,
А он стоял бы надо мной, последний, кто меня запомнит.
Его-то я запомню навсегда,
Дай Бог, чтобы во сне мне не являлся,
Хотя... Пускай приходит, не беда,
Не одиноким, чтобы я по жизни шлялся.
Он стал мне вдруг роднее всех живых,
Похлопав по плечу, сказал: "прости",
Теперь нас что-то связывало, только нас двоих.
Я развернулся к выходу, но не успел уйти.
Меня рвало - Самсон в Петродворце,
До боли, до агонии, до желчи,
До судорог в ногах и на лице,
Потом мне кто-то выключил все свечи.
Очнувшись через несколько минут,
Поближе подошёл, карманы обыскать.
Его, на вряд ли, здесь когда-нибудь найдут,
А коль найдут, так чтоб не опознать.
Забрал ключи, мобильник, документы,
А сзади, за ремнём, нащупал рукоять,
- Так ты, ведь был готов к опасности момента. -
Вопрос я задал, хорошо не стал ответа ждать.
Поднялся, плюнул: не было слюны - едва попал,
Потом я отвернулся и медленно пошёл на свет.
Ты умер не за то, что у меня жену забрал,
За то, что был мне другом двадцать с лишним лет.