В восемь утра мне позвонила сестра и сказала, что умер ее отец. Мы родные по матери, но отцы у нас разные. Мой тоже умер, но давно, когда мне было десять. Я играл в приставку, в комнату зашла мать и сказала, что у меня умер папа. Мне было почти все равно, но что-то подсказывало, что нужно заплакать. Я выдавил из себя несколько соленых капель, и через пятнадцать минут снова играл в приставку.
Сестра попросила поехать вместе с ней, потому что боится трупа. Я тоже боюсь, но делаю вид, что мне все равно. Ее батя жил на даче в Ногинске, в сорока километрах от Москвы. Я виделся с ним несколько раз — обычный добродушный дед-алкаш. Я так его и звал — дед.
Полтора часа на машине. Плачущая за рулем сестра. Чем ближе к Ногинску, тем хуже виды из окошка.
Дед валялся на заблеванном коричневом ковре, капая слюнями. Выглядел он очень мертвым. Синеватый, с открытым ртом. Мертвее некуда. Хотя и при жизни он не казался сильно живым.
Рядом, на полу, плакал объебаный собутыльник Гриша, который и позвонил сестре. Удивительно, но умер его друг не от передоза, и не от инфаркта, а от курицы гриль. Подавился костью.
Гриша был тщедушным и высоким. От него пахло перегаром и потом. На морщинистой грязной коже рук синели расплывшееся наколки.
В комнату забежали две собаки, Мурка и Вася, и начали принюхиваться к блевотине. Гриша всхлипывая взял бутылку водки стоявшую на столе, налил в жестяную кружку. Сестра вызвала ментов. Приехали, допросили, вызвали скорую. Вместе со скорой приехала машина ритуальных услуг. Мертвый дед поехал с ними.
В доме остались мы с сестрой и Гриша. Менты предлагали его забрать, но сестра, слишком добрый человек, сказала, что он старый друг нашей семьи. Гриша с благодарностью и надеждой смотрел на нас. Идти ему было некуда. Он отчаянно упрашивал сестру разрешить пожить здесь. Сестра сказала: "Ладно, оставайся на две недели, только приберись тут".
Гриша тут же принял серьезный вид, выпрямился, даже стал немного похож на предпринимателя. Пообещал, что все будет так, как мы пожелаем. Сказал, что даже ковер почистит.
Через две недели Гриша не ушел. Не ушел и через три, и через четыре. Сестре пришлось вызывать ментов, и Гришу все таки выгнали. Но на этом он не остановился.
Спустя несколько месяцев, позвонили соседи по даче, сказали, что Гриша снова у нас. Еще и привел друга. Они боятся, что он устроит пожар. Наш дом один раз уже горел, когда дед тушил сигареты об занавеску, лет пять назад.
Полтора часа на машине. Трясутся коленки, потеет жопа. Частный сектор.
Забор, огораживавший территорию, сломан. Стекла в окне дома выбиты, дверь открыта на распашку.
Захожу в прихожую. На полу валяется какой-то бомж, с засохшей кровавой раной, вдоль всего лица. Не Гриша.
"Похоже сдох Гришин друг", говорю сестре. Начали толкать ногой, оказался живым.
"Где, спрашиваю, Гриша?" Трясет головой. Не знает.
"А где лицо рассек?"
Смотрит на меня подбитыми глазами.
"Окно разбили, об стекло уебался. Дай воды."
"А по яйцам тебе не дать?", говорит сестра, и бьет бомжа ногой в живот. Тот, хрипло визгнув, умолкает.
Гриша сидит на кровати, с расстегнутыми штанами, без футболки и смотрит телевизор. В комнате витает сладкий запах тления. На ковре засохшая блевотина. Обои на стенах ободраны. На столе стекла разбитых бутылок, бычки от сигарет. Увидев нас, Гриша предлагает присоединиться, дружелюбно шлепает по кровати рядом с собой.
Я говорю, что разобью ему ****о, если он сейчас не уйдет, забрав того пидораса из прихожей.
"Попробуй", сказал Гриша, и расправил плечи.
Немного помолчали.
"Вызывай мусаров", шепчу сестре. Сам смотрю на него, будто вот-вот сорвусь и накинусь.
"Попробуй", говорит Гриша. "Хули мне твои мусора, я пол жизни по этапам хожу, мне зона, блять, как дом."
По синим наколкам у него на груди и руках понятно, что не врет. В голове крутиться аббревиатура АУЕ.
"Вот и отправишься домой", говорит сестра.
Приехали менты. Пока их не было, мы ждали на улице. Гриша не убегает, продолжает сидеть на кровати, в окружении ментов, смотрит телевизор.
"Ну что, оформляем?", спрашивает толстый мент, доставая из чехла на поясе наручники.
"Кого оформляем блять, по какой статье?" — влезает Гриша.
"Завали ****о", говорит мент. "По сто тридцать девятой, за взлом."
Гриша горделиво фыркнул.
"С такой мелочью, говорит, стыдно на хату заходить будет."
Я говорю менту, что он уже сидел, показываю на Гришины руки, забитые наколками.
"Год назад вышел", подтверждает Гриша, убирая руки за спину.
"Че, на свободе надоело жить?", спрашивает мент.
"Да жизнь то, она не тут, а там, на зоне."
"Ну-ка, дай посмотрю, че у тебя там набито" — мент вырывает из-за спины Гриши сопротивляющуюся кисть. Пялится несколько секунд, улыбается.
"У него тут корона всех мастей. Еще перстень опущенного" — мент смотрит не меня.
"Он же петухом был на зоне. Такие наколки насильно набивают. Тем, кто и в рот и в жопу даст. Щас отправим его обратно, к родной параше" — хихикает.
Переглядываюсь с сестрой. Она смотрит на Гришу с презрением.
"Ладно, не надо его никуда отправлять, пусть просто уебывает отсюда, и друга своего заеберет."
Мент удивленно смотрит.
"Уверенны? Ладно, *** с тобой, петух. У тебя пять минут, чтобы съебаться. Не успеешь — отхуярю дубинкой до смерти."
Гриша, мямля что-то бессвязное, поспешно подбирает с пола пару тряпок, черный целлофановый пакет, и уходит, забыв подобрать своего друга.