Аллея берез подымается в гору,
Ворота закрыты, но мне все равно
Там слышится эхо того разговора,
Который оборван когда-то давно.
И точных не помню, конечно, деталей.
Пусть даже наивными были слова,
Какими б серьезными нынче не стали,
Но в сути своей наша память права.
Ведь правда же, некогда все это было?!
Исчезнуть оно не могло без следа.
Теперь появилось, воскресшее всплыло,
И вот предо мной тех картин череда.
Росли мы, наверное, все сорняками,
Хотя был за нами тепличный уход,
Но там, за теплицей, курили мы тайно,
Прибавив «мамзелям» конечно хлопот.
Мы часто ругались отборнейшим матом,
Забыв, что тут каждый из нас лицеист…
А няньки ходили к нам ночью в палаты,
Пытаясь унять громкий хохот и свист…
…Теперь бы сказать им большое спасибо,
Отвесить бы в ноги им низкий поклон,
И, чтобы душа не просилась на дыбу,
Прощенья спросить бы за старое зло
Надеюсь, тогда они все понимали,
Да что же возьмешь с шаловливых ребят?!
И если балбесами вдруг называли –
Заочно простили нас, крепко любя...
…Мечтали тайком целоваться когда-то,
По жребию честно делили невест.
Ходили в окно мы к девчонкам в палату
Над общим крыльцом, там, где старый навес.
Обидно, не помню я первую встречу...
Налево недлинный нас вел коридор,
И был не то день, или, кажется, вечер.
Их лишь заселили, не знал их никто
Но звали смешно их и просто – "восьмушки":
В лицее восьмой был начальный лишь класс.
«Восьмушки» похожи весьма на «веснушки» –
Серьезными с ними быть трудно подчас.
Но, кажется, всем нам тогда было трудно:
Найти свое место и что-то понять.
Общага жила своей целью минутной,
А мы умудрились в мгновенье застрять.
Наивные, смели мы даже влюбляться,
Умели прощать, подарив дневникам
Огромную кучу тоскливых абзацев,
В которых никто никогда не вникал.
Мне прозвище странное выдали "Биза",
Я принял подарок, чтоб в мире калек,
Где воздух тревогою будет пронизан,
Поверить тому, что и я – ЧЕЛОВЕК!...
…Меня она в письмах звала просто "Шурка",
А я ей в ответ говорил «Карапуз»,
Теперь вот над этой наивнейшей шуткой
Я больше уже никогда не смеюсь...