Среди той красоты особняком
Стоял алтарь из мрамора, с венком
Из распустившихся цветов; роса
Творила волшебство и чудеса,
Покрыв алмазами священный меч,
В ромашках разлилась, чтоб свет привлечь.
А утром восходящий Аполлон
Окрасил небо в серебристый тон
И озарил его своим огнем,
Всяк дух печали забывался в нем:
Он запах мог по ветру разметать,
Шиповнику - сладшайший вкус придать,
Заботливому солнцу - аромат
И жажду утолить, как много лет назад;
Согрев холодную росу лучом,
Он с эхом улетал за окаем,
И бился чаще пульс природы
Во славу и в предчувствии восхода.
Full in the middle of this pleasantness
There stood a marble altar, with a tress
Of flowers budded newly; and the dew
Had taken fairy phantasies to strew
Daisies upon the sacred sward last eve,
And so the dawned light in pomp receive.
For ’twas the morn: Apollo’s upward fire
Made every eastern cloud a silvery pyre
Of brightness so unsullied, that therein
A melancholy spirit well might win
Oblivion, and melt out his essence fine
Into the winds: rain-scented eglantine
Gave temperate sweets to that well-wooing sun;
The lark was lost in him; cold springs had run
To warm their chilliest bubbles in the grass;
Man’s voice was on the mountains; and the mass
Of nature’s lives and wonders puls’d tenfold,
To feel this sun-rise and its glories old.