Как трудно найти радость – настоящую, неподдельную.
Вот идёт себе человек – всё при нём – и жир от холода, и пот от перегрева; рядом, за руку – человечиха – и всё при ней – и грудь для молока, и живот для мяса, а мясо – человечёныш – и у него всё – и жир, и пот, и молоко. Человечейство!
Вот идёт другой человек – у него есть рука и ещё одна рука и человечиха ему не нужна, да и плевать он хотел на человечейство.
А у Дуни К*** радость шире. Столько радости, что из боков прёт, да в одёжу не лезет. Так и ходит прикрытая складками.
У Дуни есть один очень важный орган – дырка. И она нужна ей не столько для членораздельной речи, сколько для жевательной.
Говорят, у неё был муж, куда пропал – никто не знает. А еще говорят, что он был ей съеден. Дуня молчит, да и когда отвечать, желудок словом сыт не будет, а расширяющееся производство по переработке пищи требует двенадцатичасового рабочего дня без обедов и выходных.
Изнуренная графиком, с тарелкой под головой и не дожёванным пельменем во рту, Дуня засыпает.
Кошмарится: выходят из неё чебуреки, котлеты, курочки, булочки… Каждый уносит по складке. Она плачет и умоляет оставить хотя бы две (дабы сраму не было), но предводитель еды – огромный и жирный пельмень, громко хохоча, срывает с неё последнее…
Проснувшись, она нащупывает языком, оставшийся с вечера пельмень. «Я тебе покажу!». Несколько раз перерезает его зубами и, убедившись в его безвременной кончине, проглатывает.
Как трудно найти радость – настоящую, неподдельную.