Как Данте, я стоял в лесу глухом,
Среди деревьев мертвых и печальных,
И мерный стон колоколов прощальных
Давно утих в лесу угрюмом том.
Поникли до земли корявые кусты,
И черная трава струила черный свет.
Огромный дуб вздымался, как скелет,
На сучьях гнезда, но они пусты.
Вилась тропинка узкая у ног,
И я шагнул под черную листву,
Примяв шуршащую печальную траву.
Задумчив, безутешен, одинок.
Я брел и брел, как в зыбком полусне,
Не ждал добра, и радости не ждал.
Лачугу древнюю я вскоре увидал,
И мне шепнули в жуткой тишине:
«Зайди без стука. Там один покой.
Увидишь сам. Не бойся, будь смелей».
Под черным сводом скрюченных ветвей
Толкнул я дверь нетвердою рукой.
В лачуге было тихо и темно.
Нет ничего – лишь узкая кровать.
Вдруг черных птиц таинственная рать,
Поднявшись с пола, ринулась в окно.
Негромкий вздох... И снова тишина.
Лицо белеет... Тонкая рука...
Волос волнистых бледная река...
У изголовья – черная стена.
Глаза печальны, слезы в них дрожат,
Ей все равно – пришел я или нет.
Плывет в лачуге тусклый полусвет
И тени на лице ее лежат.
«Ты кто?» – шепнул я, приближаясь к ней.
Она вздохнула, смежила глаза,
И светлая печальная слеза
Стекла в подушку, в темный мир теней.
Сгущался ужас. «Чем тебе помочь?
Зачем ты здесь, о чем тоскуешь ты?»
...Под пологом внезапной темноты,
Дрожа, закрыл я дверь и вышел в ночь.
Пути не видно… Стужей вдруг дохнуло...
Я повторял мертвящие слова.
Меня опутывала черная трава.
«Твоя надежда...» – девушка шепнула.
И вот стою, ни мертвый, ни живой,
У мрачной хижины, у самой двери.
Не верю, больше ни во что не верю –
И зарастаю черною травой.
Всё тихо в хижине угрюмой той.
Остался я под черною травой...
18–28 декабря 1980