Полнолуние
(маленькая поэма)
Душе дано образованье,
душе дано себя унять:
любовь – игра, но и дознанье,
то есть стремление понять!
(Он был старик, она ребенок,
она старуха, он юнец,
он Леопард, она Котенок,
она – мать детям, он – отец.)
Когда-то в прошлом многоцветном
их две судьбы слились на миг:
у озера, в лесу заветном
им божий улыбнулся лик.
Но что улыбка божья эта?
Что прихоть Господа? – Игра!
К подъезду подана карета,
на хлеб намазана икра.
Свистела публика из зала,
провален первый бенефис,
но лишь провидение знало,
что все получится на бис.
Срывая жалкую одежду
с задрессированных зверей,
те две судьбы метались между
чужих огней, чужих дверей.
От тех огней ложились тени
на сине-карие глаза,
и боль скрывалась в средостенье
под гнетом вечного нельзя.
Путь был далек, а вечер краток,
жизнь коротка, а память – нет.
Она запомнила как брата
его, кумира ранних лет.
(Он был старик, она ребенок,
она старуха, он юнец,
он Леопард, она Котенок,
она – мать детям, он – отец.)
Она запомнила как друга
его – веселого, как день,
ее целующего руку,
печального, как ночи тень.
И он явился вновь. Те судьбы
соединились вновь на миг.
Продлился миг, явились судьи –
Привычка, Совесть, Страх и Мык –
и порешили: миг не может
быть вечным. Значит, суждено
им разлететься – осторожно,
чтоб не убиться, значит...
Но
она, очнувшись, закричала:
"Я не хочу чужих огней!"
Свистела публика из зала
и аплодировала ей.
Так как им вырваться из круга?
Друг к другу вырваться на круг?
Она запомнила как друга
его, далекого, как друг.
(Он был старик, она ребенок,
она старуха, он юнец,
он Леопард, она Котенок,
она – мать детям, он – отец).
Вся жизнь, что брошена под ноги
мильонов краж, убийств и лжей,
с улыбкой встала на пороге,
и не прогнать ее взашей!
Вся жизнь, что конченно плясала
в завалах памяти, на дне –
стоит, и раны зализала,
стоит, подмигивает мне.
Где много тел моих недужат,
где в страхе жмутся сонмы душ,
там я единственностью мужа
себя спасла (муж значит муж).
А мой спаситель, крайне ласков,
не узнает меня, и я
не узнаю его, а сказка,
что называется семья,
не узнается мне, и нужен
муссон, чтоб кончить эту сушь!
Так я запомнила как мужа
его, далекого, как муж.
(Он был старик, она ребенок,
она старуха, он юнец,
он Леопард, она Котенок,
она – мать детям, он – отец.)
Ничтожность трудностей пред тайной
возможной гибели видна,
и жизни вечная окраина
становится столицей дна.
Любви разгадка и распутанность,
задачка яви или сна,
плечей в прощение закутанность,
вся нежность нервная видна.
Всю силу нежности, всю ласку,
истерзанную по частям,
отдам ему за эту сказку,
за сон все длящийся отдам.
Душе дано образованье,
душе дано себя унять:
любовь – игра, но и дознанье,
то есть стремление – понять.
Его мужская власть отныне
мою уничтожает власть!
Что ж, я смирю свою гордыню,
ему поподчиняюсь всласть.
Я только-только начинаю
свою единственную жизнь,
и в этой жизни точно знаю
ее единственный девиз:
Он был старик, она ребенок,
она старуха, он юнец,
он Леопард, она Котенок,
она – мать детям, он – отец.
Запоминала как чужого,
как друга, мужа, наконец.
Не знала самого простого:
отец детей моих, отец.
1988