Белый стих на уста ложится прежде Покрова и прежде зяби.
Сонмы звуков сбиваются в стаи, ревут об утраченном юге.
К чему эта ветошь в мыслях - исторгнутые сожаления,
оставленные на пороге, и слёзы, точно небесные хляби,
разверзшиеся тысячи лет назад? Неугомонной пичуге
эти горести не нужны. Перо выронила – и ввысь,
крыльями облака взбивать – а я его поднимаю. Макаю в сомнения,
как в загустевший туман с чернильными росами,
и пишу свою скорбную повесть вычурной прозою.
Я как будто ещё надышусь, я как будто ещё выплачусь
На кашемире, накинутом на чье-то родное плечо...
Я как будто ещё из легких весь воздух выпотрошу,
чтоб вдохнуть полнее, затянуться луной, ставшей
дымкой холодного света в безымянной и тихой ночи.
Разорву все дрянные стишки свои в клочья, -
Скромная дань Дню Сегодняшнему – сказать без ухмылки:
"Мне незыблемо далеко до Вас". И понимайте, как будет угодно…
а я… Я помчусь по бульварам,исхоженным
картежниками без туза в рукаве, поэтами без неизбитой рифмы,
переливщиками из пустого в порожнее.
Так пойду, застёгнутая на все пуговицы,
Застигнутая врасплох посреди безлюдной неоновой улицы
Болью немой, бесприютною и одичавшей,
Состоящей из электрических ламп конвульсий.
по сердцам Она мечется-мечется, прикрывается шумом бессмысленным,
шорохом фраз пожухлых, сочиненных из слов,
выдохнутых, словно дым от дедовой горькой махорки.
Так на душе скребутся не кошки, а скрежещут зубами волки.
Что же, звери мои, войте! Войте! Ваша Луна ушла,
лишь оставив томный взгляд на прощание
и хмельной,и холодный, как эль, поцелуй.
Так уходят, когда точно знают, что уже никогда не вернутся…
Ускоряют шаг и ныряют во мглу.
Идешь, шатаешься, взявшись за голову, - доносится гомон бредней:
Просто ты – то условие, которым можно и пренебречь.
Тебя все равно заклеймят. Хоть пиши о страстях народа,
хоть о своих – с этим требованием искренности и простоты
Тебя шлют туда, откуда вещают ветрила. Если сам не идешь – картечь.
Вот и ползешь дырявый, в чёрном тренче и кепи –
по тротуару. В трауре - по наивности и разменянной чистоте.
Пахнет сыростью – дошагал до края? Но до какого?
Вот тебе, мил человек, и декорация:
Набережная как штамп для меланхолических размышлений.
Все дружно идут – тосковать по прошлому. Но ты же злой гений,
Ты бредешь по камешкам и смотришь вдаль с упреком этому миру.
Слышишь в волнах овации, - так сотворяют кумира.
Ты назвался поэтом, закутался в шарф и купил красивый блокнот
с обложкой – картиной какого-то живописца…
идешь, пытаешься дико, натужно – вынуть хоть строчку из глотки,
что осень сжимает перчаткой из вытертой замши.
А разъяренное солнце красным стреляет в людские лица,
Холодом бьет в виски сентябрь, а не предназначенный для страданий виски.
Видишь? Прибой выбрасывает на берег окоченелых дельфинов.
Это стихи без прикрас. Исповедь сердца стылого.
Это отравленный ром из разбившегося графина,
Выпитый неизбежно чуть раньше. Это выбор сдаться ещё до борьбы.
Мыслить по-холистически:
Я, увы, не притязаю зваться поэтом фактически.
Я только Лист, плывущий в потоке судьбы.