КОРОТКО ОБ АВТОРЕ
Меньшиков Владимир Петрович родился в деревне Кеврола Пинежского района Архангельской области 8 сентября 1953 года. После окончания средней школы в г. Волхове Ленинградской области работал в лесоустроительной экспедиции, служил в СА. Закончил ленинградский пединститут имени А. И. Герцена, факультет истории.
В настоящее время живет и работает в Петербурге.
Член СП России с 1993 года. Поэт, прозаик, критик.
(в Яндексе на поисковике "Критик Владимир Меньшиков" имеется около 20 статей-постов)
Является автором поэтических книг «Оккультная оккупация», «Звероисповедание», «Гармонь снопа», «Стихотворения», «ГОЭЛРО горла», «В начале тысячелетия», «Простор», двухтомника «Поэзия и проза». Печатался в журналах «Наш современник», «Молодая гвардия», «Север», «Аврора», «Московский вестник», в газетах «Завтра», «Литературная Россия», «Литературный Петербург».
Награжден юбилейной Есенинской медалью.
Лауреат литературных премий России имени Бориса Корнилова (1997 год) и имени Александра Прокофьева (2002 год).
Атака
Поругал Москву и сплюнь,
Все равно ты круглый олух...
Продирался я в июнь
Через белый цвет черемух.
А теперь полез в навоз,
Где блеснула золотинка
Под названием Совхоз.
Любопытная картинка.
Здесь рисуют наугад
Бригадира ли, комбрига.
(Режет уши "агригат"
Нежной музыкою Грига).
Есть картинки пострашней,
Но вчера прочел в Ютубе
Очерк про Залив свиней,
Находящийся на Кубе.
Получили янки там
От Фиделя по хлебалу,
Так бы нынче врезать нам
Мировому капиталу!
За селеньем, возле ив,
Есть свинарник федеральный,
Там и лужа, и залив
Маломерный, минимальный.
Нам оттуда бы вчера
На столицу США без страху
Под визгливое ура"
И "хрю-хрю" начать атаку.
А свое начальство лень
Вышибать из мягких кресел,
Ведь прекрасная сирень,
Ведь народ - до завтра - весел.
Полевые учения
Не военрук и не хожу в равнину
С гранатой деревянной и флажком.
Но повторяю, что сгибая спину,
Ярится Зверь пред мстительным прыжком!
Во фраке и с указкой дирижерской
Не заявлялся дьявольски в поля
Поиздеваться над людскою горсткой,
Чтоб затянула оперное "ля".
Плохая что ли опера "Сусанин",
Но средь полей и зыбистых лесов
Ребята провославные с усами,
а я, звероязычник, без усов.
Меня сажал на лавки подсудимых
Ракетой и змеею божий суд,
И зря теперь в раздолиях родимых
Нештатные сотрудники пасут.
Давно уже связал с российским Зверем
Надежды на спасение страны,
Но слишком широко раскрыты двери
В тюряги, что вонючи и темны.
Уже не бегаю с листовкой в гости
Проворно, как вода по проводам...
Коль для России нет науки злости,
То я ее навряд ли преподам.
Резкий ветер
Затемнилась зоревая алость,
Ветер опрокинул табурет.
До утра черемуха качалась,
На земь осыпая белый цвет.
Виден мне в раннеиюньский вечер
Над рекой закатный алый цвет,
Вспомнился внезапно резкий ветер,
Уронивший в лужу табурет.
Тут же два зеленых табурета
Я представил, - держат скромный гроб
С телом петербургского поэта,
Лирика бараков и трущоб.
Был на положении особом,
Потому хоронят без венка.
Никого не разглядеть за гробом,
Ни жены, ни взрослого сынка.
У меня в ногах лежит монета,
Никому не дорог я, не мил.
Сколько здесь черемушного цвета
Ветер безутешно навалил.
«Кировец»
Помните про Кировский завод?
Там работал я, и этот фактор
Призывает вновь идти в народ
И в поля, где пашет мощный трактор.
Чух-чух-чух…и «Кировец» заглох,
Замер изумрудный аллигатор.
Значится, что я бездарно плох
Как пропагандист и агитатор.
Темно-красный плуг похож на хвост,
В бак налита крепкая соляра.
Произносится всерусский тост:
На деревню поработать яро.
В деревнях капитализм опять,
И вот этой вешнею порою
«Кировец» не хочет изменять
Социалистическому строю.
Замер, упираясь, как осел,
Словно азиат и гастербайтер,
Ренегат новобуржуйских сел.
Хоть откапывай немецкий «Вальтер».
Хоть читай Вольтера наизусть,
Громко, по-дворянски и французски,
Чтоб пахал, не попадая в грусть,
Не боясь весенней перегрузки.
Технику загнали в политмглу,
Но у тракторов особый профиль:
Подсобить равнинному селу
Посадить морковку и картофель.
Вздыбился бунтарски в полный рост
Лидер устаревшего реестра…
Первым делом надо на погост
Было бы сходить после приезда.
Побродить среди могил, крестов
Или между звездочек партийцев,
Чтобы легче в тему тракторов
Вьехать мозгу умника-паршивца.
А меня тот час же понесло,
К месту, где мотор поет и хнычет.
Уж прости, рабочее село,
Если что не так творю я нынче.
Не железо я, а человек.
Даже трактор оказался ломким.
Если буду падать, может, век
Для смягчения швырнет соломки.
Поиск
Тяжело без женщины в селе,
Как без партидеи на параде.
Та - в дерьме, а Людочка - в золе,
А блондинка Надя - в шоколаде.
По любому вымажешься ты
Об таких еще сильней, чем в кухне.
Купятся на алые цветы,
Или всё погаснет здесь, потухнет?
Как природа, женщина нужна
Для готовки и субботней стирки,
Только ни стакашика вина,
А не то начнет спьяна придирки.
Не затем ль меж тракторов ходил,
Чтоб найти кухарку-трактористку?
Печень и потенцию, дебил,
Запросто с такой подвергнешь риску.
Гусь заката плавал на воде
И смотрел на церковь виновато.
Где, Госдума, отыскать бы, где
Тетку для хозяйства и обхвата?
Коль уеду в танковую часть
Разузнать, как держат Оборону,
Смогут ль взять в райцентре нашем власть, -
То в любви и в дружбе быть урону?
Что искать и что тут понимать?
Вез б сюда из Питера Аленку,
Чтобы жаркой полночью кровать
Проскрипела бы на всю сторонку.
Не дадут бедовому пропасть,
Есть еще медчасть, свинарник, птичник.
Что-то ляпнул про Москву и власть,
Ну так коммунист я и язычник.
На скамейке
Думаю о всём, о всероссийском,
Даже о советском - про горком...
Чайка пронеслась над речкой с писком,
Катер - с матерком и ветерком.
Русь моя! Красива ты, душевна,
Хоть порою материмся всласть.
Небом и рекой любуюсь, сев на
Синюю скамью, где слово Власть".
Что ж, чуток поерзаю по "Власти",
Чтоб поглаже стала, потеплей.
Только бы не прогорланил слазьте"
Из "родной полиции" старлей.
Размышляю на скамейке лавке
И гляжу на храм, где праотцы...
Тю-тю-тю, валяются на травке
Войны в ОЗК, как огурцы.
Ну и урожай, ну и пьянчуги!
С кузовом машину подгоняй...
Глянул на поля, леса округи:
Это все равно любимый край!
Двойной тупик
Обмочилась ясная погода
Прямо в центре пестрого села.
Правда, к удовольствию народа
Запаха и вони не дала.
Сельщина, братуха, не воняет!
Если ж появился запашок,
То в ларьке за речкою бывает
Свежий санитарный порошок.
Здесь коричневая жердь, как прочерк,
Как черта, меж двух окрайных дат.
В главном разобраться, между прочим,
Тупо помогает «Бурж-издат».
Взять к примеру сельское хозяйство,
Так тебе предложат фолиант
С главами «Геройство»,
«Разгильдяйство»,
«Пьянство», Воспитание», «Талант».
Поглядишь на синюю обложку,
Как на гладь тишайшего пруда.
Почерпнуть попробуем немножко
Из большого книжного труда.
Защемит двадцатая страница
Палец твой. И отодвинешь том.
В центр пойду, а там всё лица, лица,
А за каждым домом тоже дом.
Знаю, что за санькиной халупой
Сразу будет кладбище-погост,
Как тупик вот этой жизни глупой,
Где ты ни святоша, ни прохвост.
Впрочем, провели уже дорогу
За тупик - в большие города,
Где такие ж кладбища, ей богу,
Где такие ж счастье и беда.
Вонизм
Желтой краской мажет листья август,
Ветер провоцирует на злость.
Не прижилось погоняло… а «Гусь»,
Что отстал от стаи - прижилось?
Я не свой? Ну что же… Может, скоро,
На удачу угол обмочив,
Тяжело взлечу, покашляв хворо,
Над тоскою изб и грустью ив.
Кончилась гроза. Вода и запах
В небо поднимают туалет,
Но куда сильней воняет Запад.
Выдержать такое мочи нет.
Натравил Кавказ и Украину,
И они стреляют, не шаля.
Взял Донбасс народную дубину,
Да она крошится, из угля.
Развонялась Пятая колонна,
Как двойной «Тройной одеколон».
Хошь, не хошь, а сельщина зловонна,
Да к тому ж грядет дождей сезон.
А пока что солнышко сияет,
Словно Орден за крестьянский труд,
И никто из жителей не знает,
Что через неделю будет тут.
Здесь слова не очень подбирают,
Здесь народ матюжный, как в тюрьме.
Мрачное в мозги мои втирают
О грядущих осени, зиме.
Символ
Я напильничком и шкуркой - бжик -
По игрушечной еловой сабле.
Если оружейник, то мужик,
Хоть по многим линиям ослаблен.
У меня не что-нибудь, а рак,
И с одним, и то с дырявым, легким
В глушь рванул из Питера дурак,
Старый хлюпик, не атлет, не Рокки.
Как река бутылок, так лекарств,
Я набрал и с них уже рыгаю.
Как адепт, апологет бунтарств
Ныкаюсь да сабельки строгаю.
Сделал и соседу-пацану,
Шкуркой поводил…делов на рублик.
Ночью пусть оккультную луну
На кусочки желтые порубит.
Пусть ниспровергает лопухи,
Только в борщевик - не лезть да в ямы,
Да не трогать дедушек бухих,
Спящих в травах,
не вместившись в храмы.
Тут его мамаша (из кобыл)
Подошла, высока и красива.
С наждаком и шкуркой походил
Я на мощный сексуальный символ.
Только рекламируй: отдеру,
Дайся, и отменно отшлифую,
Но меня и в дождик, и в жару
Невниманием она штрафует.
Не бродить уже с такой в лугах.
Заболел, ослаб - гласит медкнижка.
Это прошлое в моих мозгах
Бродит, как бредовое винишко.
Заболел
Что же ты расселась близ кровати
И бормочешь больше двух часов?
Может быть, умолкнешь,
может, хватит
Этих запредельно честных слов?
От дождей - и сырости, и хвори.
Всех туман берет в тягучий плен.
Помочился кот… Зачем здесь порешь
Правду-матку о подьеме цен?
Занедужил…и в сезон хоккейный,
Коль вкачусь, то на коньках «Ахилл».
Произнес нарошно «край оккейный»,
Чтобы всё в мозгу твоем смутил.
В дом проникла,
пьешь чаек, гнусавишь,
Плачешься, ведешь игру свою.
Я опять больной, и не исправишь
Неудавшуюся жизнь мою.
Принесла на читку книжный опус
И забрала детское ружье.
Предлагаешь сьездить в крымский отпуск.
Деньги есть. Коль что, продашь рыжье?
Посчитала дни, назвала рейсы,
Расписала то, что ждет в дали…
Лучше тут же, как Лариса Рейснер,
Баба-комиссарша, пристрели.
Что мне пароходы-теплоходы.
Рейснер тоже с крейсер-корабля.
Всё, прошли, проплыли рыбы-годы,
И меня готова взять земля.
Скорбные журавли
Ведь еще в дни Советов
Эти птицы могли
Наложить сверху вето
На веселье земли.
В голубых высях, в сини,
На заре ли, в ночи
То легко голосили,
То рыдали почти.
Не от ихней ли скорби
Кремль поник, и -опа-
Захватили власть Горби
И банкиров толпа.
Что швырять в небо банку?
Пусть оплатит банкир
Нашу грустную пьянку,
Наш прескорбнейший пир.
Хитро пустит по кругу
Свой бордовый цилиндр,
И в него с перепугу
Набросают на литр.
Побредем на поляну,
Взяв зеленый фунфырь,
И оплачем там спьяну
Деревенскую ширь.
Мы безвольны и хилы,
И осенней порой
На кресты и могилы
Смотрит Сельский Герой.
В Петербурге
Здесь в мистическом,
кошмарном роде
Нежно развивается сюжет.
Кто-то ночью по квартире бродит,
Восклицая: «Подыхай, поэт!».
Ладно, я согласен, что подохну,
Что схоронят в Волхове меня,
Только пусть теперь придет под окна
Молодость красивая моя.
В образе моей невесты Любы,
Но не сразу в образе жены.
Включат «маг». Пускай сыграют трубы
Звонкий марш и вальс любви, весны.
Любочку позвали, и приходит,
Только ей теперь под шестьдесят.
Мне растворы всякие наводит,
На руках рецепты шелестят.
Господи, да разве это юность?
Уведите и не портьте кровь.
Разве матюгнусь и разве плюнусь
Я в свою великую Любовь?
Знают все, что скоро я подохну,
Может, в этот год иль через год.
Гроб со мною выставят под окна,
И проститься Старость подойдет.
А за нею следом Инвалидность.
(Правильно встречай. Собой владей).
Это жизнь с понятьями «ликвидность»,
«Лики», «ликвидацией людей».