На сердце так глухо стучит наковальня,
Всё долбит и долбит кувалдой к стене,
Прижала так близко; всю боль под тональник,
Все шрамы под кожу, всю гордость к себе.
От звуков удара так скрежет, так гложет,
Так режет по венам и бьёт по лицу,
Щекочет по нервам, по струнам, до дрожи,
Съедая слова, а всю славу лжецу.
По пальцам, по пальцам, чтоб не было силы,
По ло'ктю, по ло'ктю, чтоб веру отнять,
Не выглядят кости подбитые мило,
Когда за оплошность по ним бъют опять.
Содро'гнется тело от нового взмаха,
Удара по сто'пам, по бедрам больным,
Упадок сознания, максимум страха,
А собственный разум из дома гоним.
Вдруг пауза. Вспышка. По-новой, по шраму,
По ранам, ушибам, по кругу, по аду.
Как лезвием в сердце, по крыльям кинжалом,
До крика, до слёз, но легче не стало.
Затихли удары, вдруг сделалось легче,
Не слышно уж стука и звона клинка,
Хотелось бы сжать две ладони покрепче
Но дева для этого слишком слаба.
Подняться с колен не хватает силёнок,
Ведь внутренний зверь разнесён в пух и прах,
Остался лишь маленький, хрупкий дитёнок
Такой беззащитный, поверженный Вакх*.
Но Хаос сильнее, ведь Хаос как Бог,
Он в клочья срывает тузы все на "нет",
Безжалостен, гибок, но больше суров,
Жестокий и мрачный, но добрый эстет.
Он точно не вечен, и тоже когда-то
Падёт и растает, как снег по весне,
Развеется буря, как будто так надо,
И вот он, конец этой долгой войне.
Теперь же ни встать, ни ползти, ниоткуда
Раздался протяжный скрип досок двери,
Он так неожиданн, случайное чудо,
Когда что-то щёлкнуло где-то внутри.
Когда приоткрыв тяжелевшие веки,
Поднять вверх глаза, что устали страдать,
Почувствовать голос больного калеки,
Который подавлено начал дрожать.
Когда человек, называемый другом,
В нелёгкое время подал ей руку',
Помог ей подняться, пройти все недуги,
Вот это я помощью, люди, зову.