Стучит по щербатым могилам повозка
к извечным делам. Из-за облака мозга,
разлитого в небе по ряду причин,
выходят, запутавшись в стёклах громоздко,
стальной панорамой на город лучи.
Свет жмурится. Камень на камне почил.
Сидим. Искушаем повальные взоры.
Проносятся лица в счастливых позорах
скрипучих купюр из прожатых пружин.
Другие в чести и в пустых разговорах
спешат к вытекающим кранам квартир.
По камню лошадка плетётся. Сидим.
Невидимая в перспективе, но точно
стоящая там где пейзаж входит в точку,
где в зареве плоти ревут корабли
готовые с привязи взвиться, заочно
по стуку копыт, парапету, вблизи
от нас и от смерда смерть ходит неви.
Рука держит руку на сердце, а в душу
голубка влетает открытая стужам,
и слышно как с гор набирает река.
И вот уже глыбы сошли и наружу
попёрла лавина залить берега.
Рукою играючи водит рука.
В округе стенает желания ветер.
Стоит в клочьях нежности сваяный Петер.
Согретый соитием вложенных рук
луч солнца, гонимою смертию светел,
концом чистой юбки и глаженных брюк
ложится на звон и на тренье подпруг.
Во мнениях ссорятся вопли прохожих,
сливаясь в порядочном свете с отхожим
стучаньем подков по щербатой стене.
Но спектр уже безнадёжно разложен,
под облаком пепла в текучем огне
купается мальчик на белом слоне.