Уникум

Часть 1.

Он открыл дверь ключем и вошел, не зажигая свет. Привычным движением скинул ботинки у порога, привычным движением влез в домашне-тапочное тепло. Все знакомо, все на своих местах. Тихо.
Тишину он любил. Она всегда была наполнена для него некоей глубиной и тайной, и ему нравилось ловить ее мысли. Они витали вокруг него, становясь его собственными, и его вдохновляло это чувство всезнания.
Иногда отсюда приходили стихи и музыка, его стихи, его музыка - так он называл их, но понимал: они родились из Тишины.

Так же, не зажигая света, прошел в гостинную, раскинулся удобно по дивану, где уже ждали подушка и плед. Спальню он не любил. В спальне жило Одиночество, и оно угнетало его, оставляя только в те моменты, когда он приходил не один, а это не бывало часто.
Звонок вырвал его из полудремы.
- Что? - Нервно спросил он в трубку.
- Привет, Санечка! - прозвучало знакомо-вкрадчиво. - Не спишь?
Звонила Катька. Катька, Люська, Любка, Стелка... Сколько их здесь перебывало, уже можно и запутаться, но у него была хорошая память.
- Разбудила, - ответил кратко. - Что надо?
- Понимаешь, Санечка, есть идея побарахтаться вместе. Как ты смотришь?
- Ну и барахтайтесь, я-то при чем? - Ответствовал не слишком любезно.
- Понимаешь, Санек, - Катька старалась придать голосу максимум убедительности, - Ты - человек взрослый, самостоятельный, а у нас мамы-папы сидят по хатам, - прозвучало почти в рифму, и Катька хихикнула.
- Пошла ты!.. - Он представил предстоящую оргию в своей квартире и стало тошно. Не то, что он был маленький мальчик, и его сбивали с пути истинного. Заварушки, и почище предстоящей, бывали у него довольно часто, но... теперь дома не хотелось. Не хотелось ночного, убийственного этого бардака. И потом, после этого, долго, долго не приходила Тишина.
- Найдите другую толкучку для свары, и я приду. - Его совершенно не привлекала перспектива утренней уборки.
- Санечка, мы все-все сами уберем! - Догадалась Катька. - Ты даже пальчиком своим золотым не шевельнешь! И знаешь, Васек будет, - Катька сегодня была неумолима, и видимо, решилась всеми способами добиться своего.
- Васек! - вскинулся он. Васек - уже было серьезно. Амбал этот за два метра роста, был ... ну как это выразить... Если бы у Васька было побольше ума, и он догадался сказать: "Давай, Санька, будем партнерами всегда", - он бы на шею ему кинулся, не раздумывая. Васек - единственный из всех, кого он знал и кто знал его, мог вертеть им в буквальном смысле слова на все 360 градусов, и он бы только мычал от удовольствия.
- Перезвони мне через пол-часа, я подумаю. Не обещаю! Ищи пока другие варианты. Не обещаю!  - Повторил он и бросил трубку.

Часть 2

Вопрос, у кого "в хате" производить оргию или "барахтание", как кто-то придумал это называть, поднимался в их кругу часто: кто-то не мог, у кого-то гости или родители оказывались в ненужный момент в нужном месте. Беспокоило и раздражало не это.
Раздражало то, что когда-то возбуждало и радовало: все свары начинались с него, как центра внимания. Его заставляли раздеться первым и разглядывали, кто со старым, привыкшим, кто - с новым, нескрываемым удивлением. Его тело не было, как у всех. Вернее, он обладал всем, что природа подразумевала, разделяя тела на мужское и женское, а в нем разделить забыла. Он был гермафродитом.

Эта радость всеобщего внимания, когда-то так льстившая самолюбию, давно приелась. Хотелось просто насытить тело сексом до одурения, и уйти спать. Получалось же, что он становился катализатором, каждый стремился его ощупать... В результате, когда общий возглас изумления сменялся общим возбуждением, а потом переходил во всеобщее сладострастное исступление, тогда уже становилось не важно: кто - с кем, сколько и как.
Но и окончание их "барахтаний" имело свой отработанный ритуал.

Как бы ни было им хорошо, заканчивалось все фамильярно-покровительственно-насмешливо:
- Санек-то у нас, а?
- Уникум!
- Санек-конек! - Радостно родил однажды Васек сногшибательную фразу, шедевр, лучшее создание за всю свою 50-летнюю жизнь. И кличка прилипла к Саньке, как банный лист.

Он вспомнил, как разозлился на них тогда до озверения. Как чуть ли не пинком под зад вышвырнул из своей кровати полуголых, поуослепших от страсти, сцепившихся в одно целое Люську со Стелкой. Как выгнал их - всех! - полунагих за дверь, и в полном безумии швырял через окно оставшиеся шмотки.
Он вспомнил, как выл тогда, выл как побитая собака, как затравленный волк. Выл, как обиженный ребенок.
- За что? Ну за что это мне?! - Кричал он в безмолвное Небо. И бил, бил и царапал сам себе грудь, эти торчащие соски, которым хотелось столько ласки. Бил до посинения, до кровоподтеков...

Вновь звякнул телефон.
- Нет, не у меня! - Рявкнул он в трубку, не дожидаясь Катькиного вопроса. - И не звони мне больше, я не приду.
 
Часть 3

Вечер совершенно скатился в ночь. Полную темноту разбавляло лишь светлое пятно от фонаря на потолке, придавая гостинной некоторую таинственную пикантность. Спать расхотелось совсем.

Он вспомнил, как странно закончилась та ночь.
В дверь позвонили. Ожидая кого-нибудь из своих выгнанных гостей, он, полураздетый и весь в крови, широко распахнул дверь, собираясь врезать, что было силы. Размахнулся и... застыл с поднятой рукой. Первое, что он увидел, это огромные глаза незнакомой испуганной женщины.
- Что Вам надо? Дверью ошиблись? - Он никогда не отличался излишней галантностью, а уж в теперешнем состоянии...
- Здесь кому-то плохо? Кто-то кричал, - быстро проговорила она. - Я - медик и могла бы помочь.
- Здесь - всем хорошо! - Рявкнул он, не слишком вникая в ее слова и собираясь закрыть дверь.
- Здесь есть кто-то еще? Лифт не работает. Я шла пешком и услышала крики. Что это у Вас? - Спросила она, указывая на кровь на груди.

На его счастье в доме в тот день не работал лифт, и соседка, живущая двумя этажами выше, поднимаясь после ночной смены, услышала его крики.
- Я сбегаю к себе, принесу кое-что.
Она вернулась с какими-то примочками и повязками.
Уже залеченый и замотаный повязками, он уснул на диване на ее коленях вместо подушки, а рука ее мягко лежала на его голове.
Так в его жизнь вошла Оля.
 
Она появлялась после больничной смены, меняла повязки, иногда заглядывала в холодильник.
Но тут уже Саша возражал: это - моя забота, и кормил ее супчиками собственного изготовления и жареной картошкой с грибами.
Надолго она не задерживалась: дома ее ждали мама и 8-летняя дочка.
На вопрос, почему она одна, ответила кратко:
- Мужчины любят удовольствия, а к ответственности за другого готовы только самые сильные и добрые.
 
Наконец, в окно заглянула луна, межзвездная пришелица. В комнате стало светлее и радостнее, и ему вспомнился вечер, к которому он долго морально готовился.
- Не убегайте, - попросил он Олю тогда после ужина. - Я хочу почитать Вам свои стихи и напеть несколько песен.
- А Вы пишете? - От удивления большие ее глаза стали еще больше.
Широким жестом он указал на полки с книгами, где на корешках значилось его имя, СиДи-шки с его концертными фотографиями.

Тот вечер удался на славу. Оля оказалась благодарной слушательницей.
- А из-за чего Вы так кромсали себя в ту ночь? - Поинтересовалась робко.
Разговор затянулся почти до утра. От обычного детства до странного отрочества, когда на теле стало расти все, что возможно. Походы по врачам, гормональное лечение, и несгибаемый этот диагноз: "гермафродит", как фонарь во лбу.
Насмешки и прямые издевательства детей в пионерских лагерях (туалетах, банях), когда, чтобы не уронить своего достоинства, плел им о своей уникальности, ибо так оно и было...
Рассказал, как начал заниматься борьбой, накачивал мышцы рук, чтобы смазать впечатление от выступающей груди. И это работало.
Но что было делать с желанием, чтобы его трогали там, где хотелось? Считать себя гомиком? Но и к женщинам тянуло не меньше.
- А разве нельзя найти партнера/партнершу, чтобы, зная все, доставлять друг другу максимум удовольствия? Разве брак не для этого? - Оле этот разговор не был приятен, но по врачебной своей привычке помогать, старалась помочь и здесь.
- Да? - Сиронизировал Саша. - А хотите попробовать со мной? Вот Вы все обо мне знаете, и как женщина мне симпатична...

Оля покраснела, как ребенок, вскочила.
 - Звучит как деловое предложение, а не как предложение совместной жизни. Вы меня извините, у меня сегодня дневная смена, хорошо бы еще и успеть отдохнуть до нее. - Она протянула руку. - Удачи Вам. Что-то понадобится - заходите.

Дверь за ней закрылась.
- Идиот, - колотил он себя ладонью по лбу, глядя на закрывшуюся дверь, - кретин! Ты совершенно отвык общаться с нормальными женщинами!
Ольга ушла, но остался запах ее духов, ее мед принадлежности для его перевязок. Звук ее голоса звучал из Тишины, ее улыбка пряталась по углам квартиры. Саша понял, несмотря на всю необычность ситуации, что влюбился в женщину, и это, кажется, впервые.
 
Часть 4

Но тусовать перед препятствиями он не привык. Раз уж судьба загнала его в тупик собственного тела, он локти драть будет, но выберется.

Луна уже поднялась довольно высоко. Лишь нежная опушка ее серебристого платья еще касалась уголка окна, озаряя гостиную легкой улыбкой заезжей иностранки.

Воспоминания об Оле волновали его. Он думал о ней постоянно. Ее сердечность и искренность оказались неожиданным глотком живой воды в его мире, пересохшем от жажды простой человечности.
Ни с кем и никогда еще ему не было так легко общаться. Он уже забыл, звал ли его еще кто-нибудь, кроме нее, Сашей. Для всех знакомых он уже давно и безнадежно был Сашкой, Санькой, Саньком-коньком... Малознакомые чаще говорили Алекс, Александр, иногда с добавлением отчества...

Уже пол-года, как захлопнулась за ней дверь, а он так и не удосужился вернуть ее. Или боялся?
- Если Вам так хорошо с Васьком, - он словно услышал ее голос, - значит, Вам нужен партнер-мужчина.
- Да-да, - сказал он улыбающейся в открытое окно Луне. - Вероятно, и так тоже.

Что мог он предложить ей, этой милой женщине, и так повязанной собственными трудностями и проблемами, что мог он дать ей, сороколетней, в свои заезженные 50? Свою двуполость? Когда и родная мать считала его выродком!
- Да-да, - молча согласился он с мамой, - 50 лет жить выродком, и вдруг все поменять? Да и реально ли это? Вот завтра опять позвонит Катька или Васек, и...  - завертелось старое колесо...

И тут заговорила Тишина. Она так давно уже не звучала в его доме, что он начал позабывать, как это бывает. Он кинулся было к гитаре, ожидая песню, но это было стихотворение, и он старался запомнить:

Не гордись, что - уникальный.
Ты - такой как создал Бог.
Ты печалься, что нахален
и ведет тебя - порок.
Тягот каждому - по силе,
сила духа нам дана.
То - не повод жить в могиле,
через мрак ко Свету - да!    
Человеков сера масса?!
Сколько праведников в ней!
А с тобой блудит зараза:
черт из кожи и костей.
Не гордись, что – уникальный,
всяк - unique, так создал Бог. 
Ты печалься, что нахален
и ведет тебя - порок.

Он собрался уже отложить гитару, но она словно ожила в его руках, и полилась песня, он только успевал подигрывать и подпевать:

и не хочется, нет , не хочется
ни на горы, ни в степи, не...
расстекается одиночество
по холодной больной Земле.
и уже не манит гитарное,
от Луны закрываешь взгляд,
ни рассветное, ни пожарное
не влечет - жизни как - назад.
задавила ли старость быдлостью?
иль шагрени уменьшен клок
до предельной, до жизни малости?
дa не выучен твой урок...
 
Песни лились одна за другой. Давно он не чувствовал такого вдохновения. Он схватил на всякий случай блокнот и писал, писал. Чтобы не спугнуть Тишину, свет не включил, а пересел к открытому окну, под светлые струи Луны.

По синим морям... Переправу
я жду и попутный корабль.
Не видно ни слева, ни справа,
и время бесценное жаль.
и страшно, себя отвергая,
на точку другую Земли
попасть. Я стою, замерзая,
и крылья не греют мои.
Ни чаек плакучих не слушать,
ни вскрики больных журавлей..

Лететь! Но насилуют душу
пороки из прожитых дней.
Лететь! Да поломаны крылья...
Лететь! Не берут Небеса...
И жду. Безнадежны усилья...
Да застили слезы глаза.

Он пел. Давно уже ему не было так хорошо. Просто - хорошо, блаженно...
Чъе-то внимание ощутил он, что заставило его замолчать и выглянуть из окна.
- Оля! - изумился он.
- Да, с дежурства. Вы так хорошо пели, что нельзя было пройти мимо.
- Вы зайдете? - Робко спросил он.
- А я не спугну Тишину? - Она стояла, залитая светом Луны, и на губах ее играла улыбка.
- Что Вы! Это же Тишина привела Вас! - И он бросился открывать дверь.