(из проэзии)
Разве можно брать деньги за удовольствие наук?
Читаю Стивенсона, становясь всё тем же Тузитала: вечно что-то начинающим там, где даже сама вечность давно уже кем-то похищена.
Колю дрова из любви к треску щепок.
Мою руки из любви к чистоте.
Тру шею вафельным полотенцем, наблюдая за тем, как Ньютон бросает с соседнего балкона никому не нужные соседские яблоки повседневности.
Пачка "Беломора" теперь стоит сто рублей.
Дмитрий Сергеевич Лихачев давно уже умер, а маленькому Солженицыну скоро исполнится сто лет.
Сокуров вспоминает осень патриарха в Троице-Лыково.
Я режу на ломти чёрный хлеб выпечки удовольствий, смотря на гильзы "Беломора" в пепельнице чьих-то побед.
Катриона Стивенсона возится у плиты русского бездорожья.
Чувствую себя похищенным тридцатилетней войной и сушу сырость домашних тапочек в тепле костров есенинских рябин...
Мой кошелёк пуст.
Мне тепло.
Тузитала Стивенсона дремлет на моём плече у отрезанного взбалмошным художником уха.
Какая уютная осень.
Сейчас в её старое кресло усядется Паустовский и будет слушать новый рассказ Юрия Казакова о звёздной собаке по имени Арктур.
Ночью это имя разобьётся тысячами капелек дождя о стёкла окон, за которыми во сне будет мурчать и вздрагивать старый кот воспоминаний лета.
В огне осени будут гореть наши щепки.
Я буду жарить картошку, пересчитывая гильзы минут.
Твои глаза снова будут ждать меня на мокром месте под крошечным зонтиком любви.
А я...
А я, наверное, тотчас умру, если поверю всему этому.
Какая уютная осень.
Какая уютная нынче осень.
Как в ней одиноки две наши с тобой маленькие щепки, которым даже в костре рябин вряд ли удастся прижаться к друг другу.
Разве можно брать деньги за удовольствие наук?
Да и в ладони моей всего лишь маленький медный пятачок с огромного острова придуманных нами сокровищ...
19 октября 2018