Зевс велел Пандоре подняться в Храм Афродиты, где ее ожидал очередной щедрый подарок богов. Путь лежал мимо ее любимого места, где она часто оставалась ночевать, лежа на пушистой траве. Это была живописная поляна, на уступе горы, которая, словно нехотя отстранилась от мощных струй водопада, срывающихся с небесной высоты. От их студеной свежести поляну защищала буйная растительность.
Вдруг послышался шорох. Пандора узнала прячущегося в густой листве юного сатира. Он был взрослее ее, но ниже ростом и, порой, выглядел каким-то растерянным и вялым. При встрече с ним Пандору всегда охватывало непреодолимое желание спустить этого пушистого козлоногого юнца по крутой дорожке, уцепившейся за уступ. И очень часто он летел кубарем, мелькая лакированными копытцами, натыкаясь на камни и колючие шипы. Но сейчас Пандоре было не до него. Она была переполнена чувством радостного предощущения самого желанного из всех божественных даров.
Афродита взглянула на разгоряченную быстрой ходьбой девочку с большими, широко открытыми любопытными глазами.
- Оставь тунику у входа и войди в Храм!
Пандора с достоинством и радостным благоговением повиновалась. Богиня прикоснулась к прямой гордой спине девочки и подвела ее к зеркалу… На Пандору смотрела незнакомая девушка с высокой грудью, красиво изогнутыми бедрами и длинными стройными ногами, которые каким-то удивительным образом устойчиво опирались на маленькие крутые стопы, связанные тончайшими щиколотками с изящными, но готовыми к быстрому бегу и бесконечным танцам, голенями.
Афродита рассмеялась выражению неуемного восторга и радости на лице Пандоры, обрамленном копной густых волос. Четко проступившие тонкие линии черных бровей над бездонными глазами казались крыльями, которые уносили душу Пандоры в чудесные грезы.
- О чем ты мечтаешь?
- Я теперь почувствовала, что в меня может влюбиться даже сам Аполлон. И тогда для меня не будет большего счастья!
Афродита слегка нахмурилась, а затем загадочно улыбнулась. Но тут же в чертах ее лица проступила привычная повелительная маска богини.
- Я подарила тебе сокровище любви в прекрасном сосуде, которым ты теперь любуешься. Но смотри, не расплещи раньше времени его содержимого, о котором ты еще совершенно ничего не знаешь!... Мой тебе совет…
Она понизила голос и настороженно оглянулась по сторонам: не слышит ли ее Зевс.
- Не разрешай никому дотрагиваться до моего подарка, кроме Аполлона!
Взглянув на старательно-послушное личико Пандоры, на котором она не нашла отпечатка подлинного смысла своих слов, Афродита, с некоторым разочарованием подала знак, разрешающий Пандоре удалиться.
На своей любимой поляне Пандора радостно совершила омовение в струе водопада, с пеной низвергавшегося в пропасть ущелья, от взгляда на глубину которого, у любого из людей закружилась бы голова. Но ее прекрасная головка кружилась не от этого. Растирая слегка озябшее тело, она чувствовала какую-то радостную внутреннюю силу, которая переполняла ее всю, подобно золотистому соку упругих гроздей винограда, зацепившихся за ветви смоковницы. Она не могла удержаться, чтобы тотчас же не воспользоваться скромным даром Терпсихоры, который до сих пор лукаво дремал в ней, не проявляя скрытых сокровищ всех своих чувственных сил. Как одержимая, она кружилась над землей, которой, казалось бы, совсем не касалась. Наконец, в сладком изнеможении она упала под смоковницу и обняла душистую траву. Внезапно ее рука наткнулась на мягкую козью шерсть.
- Сатир! Негодник! Ты подглядывал за мной из-за кустов?!
По привычке она хотела тут же расправиться с ним. Сатир в испуге оттолкнул Пандору и бросился бежать, чтобы не лететь в очередной раз по склону, ударяясь о камни и оставляя клочья шерсти на шипах и острых сучьях. Но Пандора, уже готовая броситься в погоню, вдруг замерла от сладкого чувства мимолетного прикосновения к своей груди.
Сатир удивился, не услышав за собой погони, но побоялся вернуться, решив, что разгневанная подруга подкарауливает его за кустами, чтобы коварно схватить и в очередной раз унизить позорным падением.
На следующий день Пандора проснулась на том же облюбованном ей месте, которое само манило свободно раскинуться в дурманящей медовым ароматом траве. Она не сразу поднялась, чтобы пойти к водопаду. Теплый ветер, листья винограда ласкали ее, мягко прикасаясь к ставшей такой тонкой, нежной и чувствительной коже.
Ей овладело какое-то радостное предчувствие, в которое живо вливалось сладкое ощущение от вчерашнего прикосновения Сатира к ее новому телу.
Сатир, к своему удивлению, обнаружил Пандору не танцующей, и даже не коварно поджидающей его, а лежащей с закрытыми глазами на том же месте, где он вчера в испуге нечаянно коснулся ее прекрасной груди. Ее губы не источали ни угрозы, ни гнева, а были расслаблены в сладкой улыбке, в которой было еще что-то, позволившее ему дерзнуть прикоснуться губами к ее прелестным ножкам, которые весь прошлый день заслоняли ему весь мир. А уж стоило закрыть глаза…
Опомнившись, он тут же отпрянул, готовый к бегству. Но ее глаза были по-прежнему закрыты. А на губах, вместо ожидаемого гнева, появилось выражение разочарования и нетерпеливого ожидания. Не веря случившемуся, он снова прикоснулся к ее прекрасному телу, затем снова и снова.
Пандора чувствовала, как на нее накатывает сладкая волна никогда ранее не испытанного наслаждения. Она была уверена, что сможет справиться с силой этой волны, как только та станет для нее угрожающей. Ведь точно также она легко справлялась с морской волной, грозно накатывающей на неё за миг перед тем, как она ловко ныряла под ее свирепый гребень. Она была уверена, что как только пошевелит рукой, Сатир, как обычно трусливо броситься бежать.
Волна восторга охватила все ее тело. Внезапно приподняв веки, она увидела перед собой широко раскрытые голубые глаза Сатира и вдруг почувствовала, что бабочки, которые вились во все убыстряющемся танце в таинственной глубине ее живота, испуганно упорхнули. Она ощутила внутри себя, после мгновенной боли, трепещущую плоть Сатира и провалилась в какую-то неведомую пропасть, падая в которую ее тело вдруг закружилось, стало легким и почти невесомым, как перышко. Она почти не заметила, как Сатир, в изнеможении перекатившись на траву, внезапно заснул, словно убитый.
То ли теплый ветер и листья винограда, то ли это было на самом деле, но Пандора была уверена, что к ней прилетел Аполлон и продолжает нежно ласкать ее…
Они проснулись почти одновременно. Рука Сатира лежала на ее бедре. Взглянув ему в лицо, Пандора была неприятно поражена выражением самодовольной уверенности, что теперь ее тело принадлежит ему одному. Внезапно ее сознание, как молния, поразила ужасающая мысль:
- Как! Бесценный сосуд, подаренный ей Афродитой, досадно выпал из ее рук, и его содержимым теперь упивается - и будет всегда наслаждаться в своих воспоминаниях - это ничтожное существо!
В гневе она ухватила Сатира за ухо и потащила его к обрыву. Он, будучи переполненным чувством доверия от внезапно вспыхнувшей любви к Пандоре, на секунду онемев от боли, в какой-то растерянности послушно перебирал ногами. Опомнился он только в тот миг, когда Пандора с остервенением столкнула его в русло водопада. Только в этот последний миг он разглядел на лице Пандоры, - вместо приятно всплывающей из памяти и навязчиво манящей улыбки беззащитного наслаждения, - бешеный оскал больно уязвленного самолюбия. Предания не сохранили его имени, поскольку он ничем не прославился и, как казалось людям, никак не повлиял на их судьбы.
Не успела она совершить омовение, как внезапно появилась Афина-Паллада и облекли Пандору в переливающуюся серебряными нитями одежду. На ее голову хариты водрузили золотой венец и удалились вслед за Афиной. Пандора почувствовала себя богиней.
Прошло некоторое время, и теплое чувство радости танца вновь овладело Пандорой. Но ей нужны зрители. Она была убеждена, что не имеет права утаить от людей такую красоту, которая просто бессмысленна, если она любуется ей в одиночестве, или даже вместе с Аполлоном.
При этой мысли она пугливо посмотрела по сторонам.
- А вдруг Аполлон все видел?! Или кто-то другой, который может ему об этом рассказать?!
Вины она не испытывала. Пандора находилась в блаженной уверенности, что охватившее ее светлое и радостное чувство, которому она вручила свою судьбу, всегда право и истинно. Значит, с ее стороны не было и не может быть ничего плохого. Под «плохим» она понимала некрасивое и униженное. А Аполлон, как никто из богов и людей, не выносил несовершенства или изъянов в красоте. И даже прекрасный сосуд, если на нем появлялась случайная, еле заметная царапина, он безжалостно разбивал. Все это знали. Поэтому, не случайно ее все-таки кольнуло - вскоре растаявшее - мимолетное опасение.
Аполлон рассмеялся. Оставаясь незамеченным, он все видел. Нет, он не осуждал и, тем более не презирал Пандору. Как можно презирать такое совершенное во всех пропорциях творение! Просто лучезарный бог потерял к ней былой интерес. Он не сомневался, что овладевшая им знакомая власть искреннего, не наигранного равнодушия заставит даже богиню покорно и беспомощно влюбиться в него до самозабвения. И потому он может легко получить полную власть над Пандорой, стоит им только встретиться. Но он не искал власти над красотой, всегда предпочитая наслаждаться властью красоты … К тому же, Зевс строго приказал ему не трогать Пандору. Не для этого он создал ее. И не для этого он заставил богов одарить ее многочисленными талантами. Ещё раз, полюбовавшись Пандорой, как красивым бокалом вина, к содержимому которого у него нет жажды, Аполлон растворился в зарослях.
* * *
Люди были счастливы. Прометей дал им огонь и научил ремеслам. Они забыли про нужду и горе. Со спокойной душой они возвращались к себе домой отдохнуть и набраться сил. Более молодые вечерами предавались танцам, рожденным музыкой их созидательного труда.
Пандора, спустившись в долину к людям, не могла понять смысла и радости этой музыки, которая сплачивала людей в одну дружную семью. В ее ушах звучала другая музыка, которая заворожила ее в Храме Афродиты и которая теперь во время танца завладевала сначала ее гибкой спиной, а затем и всем телом. И не случайно людей не только восхитила, но и насторожила ее неземная красота. Когда она начинала танцевать, все загоралось какой-то неуемной жаждой движений, уносящих их в бессмертие любви. Пандора умела так ярко зажигать дремавшие в мирных людях тайные силы, как, наверно, и не снилось самому Прометею…
Когда же на следующее утро люди принимались за работу, та уже не казалась им такой привлекательной и приносящей всю полноту радости жизни, как раньше. Большая часть людей оказалась способна стряхнуть с себя вечернее наваждение, сбросить внезапный налет скуки и лени и вновь обрести полноту наслаждения любимым делом.
Но были и такие, которые не могли – да и не желали – этого сделать. Наутро они убегали вслед за Пандорой в леса и продолжали веселиться в неуемном танце любви. А когда им требовалось подкрепить свои жизненные силы, они просто заходили в дома ушедших на работу людей и весело их опустошали, унося с собой запасы хлеба, сыра и вина.
Пандоре нравились эти дерзкие и сильные мужчины именно потому, что они легко пренебрегали любыми сложившимися у людей традициями и правилами, даже теми, которые были общеобязательными и непререкаемыми для большинства остальных. Всех, кто не поддался очарованию Пандоры, они пренебрежительно называла рабами.
Таких брутальных мужчин, к которым непроизвольно влекло Пандору, отличало от богов только то, что их земная энергия постепенно уходила в работу или танцы и требовала времени и отдыха для своего пополнения. Боги же, напротив, заряжались в своем творческом порыве дополнительной небесной энергией. Пандора понимала, что Аполлон легко справится с каждым из этих мужчин. Но, тем не менее, они почему-то выглядели в ее глазах гораздо более мужественными. Однажды, издали, она все-таки увидела Аполлона, который вместе с Кипарисом услаждал свой слух небесной музыкой. Эта музыка была прекрасна! Ее хотелось слушать и слушать. Но под неё Пандора не могла танцевать. И она ушла, навсегда ушла из своей мечты об Аполлоне.
Зевс решил, что Пандора уже достаточно созрела для завершения его замысла, который должен окончательно сломить волю Прометея и людей, возомнивших себя почти равными богам. Он невидимо повел ее к дому Прометея. У входа она увидела Эпиметея. Титан был прекрасен. Он восхищенно взглянул на Пандору широко раскрытыми голубыми глазами юного сатира. У Пандоры подкосились колени. Титан не дал ей упасть, подхватил на руки и унес в дом, где и началась ее новая жизнь.
По случаю судьбоносного выбора Эпиметея собрались многочисленные гости, которые соревновались друг с другом в щедрости подарков. Среди гостей появился Гермес с усыпанной драгоценными камнями серебряной амфорой, на которой светился золотой барельеф Пандоры. Тяжелый сосуд он торжественно поставил перед Эпиметеем и Пандорой. Красота и бросающееся в глаза роскошь этого искусно сделанного Гефестом подарка затмили все заготовленные сюрпризы остальных гостей. Присутствующие подавленно замолкли. В воздухе напряженно повисли слова Гермеса:
- Это подарок от Зевса! Амфора способна уберечь ваш дом от несчастий и бедствий, которые Зевс, в назидание всем вашим завистникам, заточил в этот чудодейственный сосуд, который, конечно же, ни в коем случае не стоит открывать. И в знак торжества людей над силами зла, уверенности в их просветленном разуме, проложившему людям путь к счастливому ничем не омраченному будущему, Зевс доверяет вам хранить этот сосуд.
Прометей отвел брата в сторону.
- Нельзя принимать подарки от Зевса! Тут какая-то ловушка!
- Но это подарок не только мне, но и Пандоре, которая польщена вниманием Зевса и явно очарована видом амфоры. К тому же, не хочется лишний раз гневить Зевса!... Подумай, если бы Зевс хотел напустить на людей зло и несчастья, то он сам открыл бы этот пифос и натравил на нас все злые силы. Что могло помешать ему сделать это?
- Не знаю, Эпиметей… Возможно, без помощи людей силы зла не могут обрести своего могущества над ними. Да и нет на Олимпе такого бога, всеобщего Бога зла, который, к тому же, беспрекословно подчинялся бы Зевсу.
- Я поставлю пифос в дальнюю комнату и запру её на ключ. Так, чтобы им можно было только изредка полюбоваться. Ведь все слышали, что открывать его опасно и губительно. У людей есть рассудок, просветленный тобой. Да и вряд ли найдется безумец, который не побоится нарушить разумный запрет Зевса.
- Делай, как знаешь. Только потом не жалей!
Пандора и не заметила, как быстро пролетели счастливые и радостные дни, наполненные новыми бурными переживаниями. Все в доме Эпиметея было приятно, но, к ее великому сожалению, постепенно становилось каким-то привычным и однообразным. Однажды она невольно остановилась перед комнатой, в которой хранился подарок Зевса.
- А вдруг в этот пифос Зевс заточил тех самых дерзких мужчин, восхищенного окружения которых мне сейчас так не хватает? Люди называли их злом? И вполне может быть, что в эту амфору поймана и та самая музыка из Храма Афродиты, которую я теперь лишь смутно вспоминаю? Люди, которые не ушли со мной в лес, говорили, что это зло, вредное и опасное зло, которое надо заточить в амфору и выбросить в море.
Пифос нельзя открывать! Но ведь и Афродита запретила открывать до времени подаренный мне прекрасный сосуд любви. А на самом деле, когда этот сосуд открылся, из него разлилось столько беззаботного веселья, радости и неземного наслаждения, что весь привычный мир преобразился, и впервые по-настоящему расцвел новыми яркими красками.
Здесь мне хорошо. Но все знакомые постепенно привыкают к моей красоте и даже перестают ее замечать. Временами становится скучно и тоскливо. Масса других людей, допущенных к дому титанов, редко его посещают. Им некогда. Они, с каким-то непостижимым упорством, преодолевая усталость, создают новые дома, дворцы, корабли, скульптуры, прелестную домашнюю утварь, наконец. Но мне почему-то больно смотреть, как радостно они любуются плодами своего труда. Почему я этого лишена? Почему среди моих подарков от богов не было такого, которым наслаждаются эти люди?... Я, кажется, догадалась: им может одарить только Прометей! Но даже Зевс не в силах заставить его исполнить подобное желание! И что же мне теперь делать?
Я хочу просто веселиться и зажигать своими танцами людей! Но где эта музыка и где они, восхищенные мной и не знающие запретов? Я заметила, что беззаботных веселых людей вообще не принято приглашать в дом титанов…
И она решительно вставила ключ в замок запретной комнаты…Мгновение спустя, из приоткрытой крышки пифоса на нее уже смотрели властные голубые глаза. Инстинктивно она попыталась захлопнуть крышку, но вместо гнева и бешенства, которые всегда позволяли ей справиться с сатиром, неуловимый призрак смутного опасения, с которым она начала открывать пифос, внезапно превратился в ледяной панцирь страха, сковавший все ее тело. К тому же сатир возмужал и стал сильнее. Его шерсть стала жесткой и черной. Он ловко выпрыгнул из пифоса, поспешно захлопнув за собой крышку, и уселся в проеме окна, жадно наслаждаясь солнечным светом.
- Я так соскучился по этим ярким краскам живой природы. Там, на дне пифоса нет ничего, кроме Надежды, которая или мечется во тьме бессильного отчаяния, или сидит, безвольно опустив плечи. Зевс приказал мне не выпускать ее…
Пандора с молчаливым удивлением, переходящим в ужас, смотрела не сатира. Он продолжал.
- Ты видишь, крышка не имеет замка, но на ее внутренней стороне выбито магическое слово «УНЫНИЕ». Стоило поднять вверх глаза, как все силы покидали меня, и руки опускались сами собой. Но я знал, что блеснет свет - и магическое слово уйдет в тень. Мне об этом поведал Гермес…
- Ты думаешь, я хочу с тобой расправиться?! Нет! Коварная Афродита ещё раз решила посмеяться над Зевсом: я не могу преодолеть чувство любви к тебе, хотя в нем уже не осталось примеси нелепой и жалкой надежды.
Я не бог. Да и ты не богиня. Знай: от тебя могут родиться только люди. Гефест устроил так, что ни титанов, ни сатиров ты родить не сможешь. Ведь Зевсу нужны люди, которые в страхе перед его гневом приносили бы ему священные жертвы.
Гермес, которому Зевс поручил наблюдать за тобой, прервал мое падение в пропасть на самом пороге жизни и смерти. Но то переживание неизбежной гибели, которое я испытал во время падения в пропасть, он оставил во мне постоянно тлеющим и ярко вспыхивающим при малейшей угрозе и по самому незначительному поводу. И это не случайно. Такова была воля Зевса… Он закрепил во мне заразительный и неиссякаемый источник панического страха, также как в тебе - манию чувственной свободы и «праздника жизни».
Этот страх, который теперь овладел и тобой, ты передашь детям. Так задумано Зевсом. Ведь рабом делает человека именно панический страх. Столкнувшись с трудностями и несчастьями, которые всегда были и будут, люди станут впадать в уныние и начнут униженно молить богов пощадить их. Страх и уныние не дадут им больше возможности, как это было раньше, упорно искать новый дерзкий и остроумный выход из любой безнадежной ситуации, который, конечно же, всегда существует.
Разумеется, люди могли бы легче преодолевать несчастья, если бы они, как раньше, продолжали стремиться сплотиться в единое целое, чтобы стать бесконечно сильными и могущественными, почти равными богам. Но именно эта их гордыня, дерзкие мечты изменить мир, сотворенный богами, сдвигая громады гор и укрощая силы полноводных рек в угоду своими нуждам, породила беспощадный гнев Зевса.
Теперь они будут думать, что это ты, влекомая нелепым и безответственным любопытством, наслала на них непреодолимые болезни, войны, несчастья и пороки. Даже если ты им раскроешь всю правду, они тебе не поверят. Рабам проще, удобнее и гораздо спокойней считать, что они не являются причиной большинства своих бед.
Взгляд Пандоры, блуждавший до сих пор, как осенний лист, гонимый изменчивым ветром, наконец, нашел себе опору в ее золотом барельефе на пифосе, и постепенно она обрела способность говорить.
- Зачем ты все это рассказываешь? Мне нет никакого дела до рабов. Я не люблю их. Пусть они теперь будут лишь выживать, а не жить. Такова их судьба. Рабы должны демонстрировать перед богами покорность и страх, который спасет их от опрометчивых попыток тягаться в силах с непобедимыми. Тогда, в награду им, Зевс усмирит свой гнев и, может быть, даже станет благоволить им. Счастливый раб - послушный раб!
Она взглянула в глаза сатиру и увидела в них нечто гадкое, властное и угрожающее. Сатир протянул к ней руки с жестом жадного владельца, который желает вернуть себе вещь, казавшуюся давно потерянной.
- Теперь ты - моя раба!
- Только попробуй! Я сорву крышку с пифоса, и тебя постигнет гнев Зевса за непослушание!
Фигура сатира с протянутыми к ней руками внезапно перестала выражать решительное стремление, и непроизвольно стала производить впечатление просто нелепо скрюченной.
Все это время чувство оскорбленного самолюбия, впервые появившееся в душе Пандоры с того момента, когда сатир посмел сказать, что она не богиня, сдерживалось чувством безотчетного страха. Но когда в глазах сатира появилась знакомая ей завеса робости, её страх сменился чувством бешеного гнева.
Одним стремительным рывком она налетела на сатира и опрокинула его через оконный проем.
От неимоверного усилия у Пандоры дрожали руки и ноги. Она прислонилась к амфоре и вдруг, тонким слухом и всем своим телом, ощутила исходящую из ее глубины любимую мелодию. На дне огромного пифоса беззаботно танцевала Надежда. Пандора ласково погладила амфору и поспешила направиться к двери.
Эпиметей, возвращаясь домой, с ужасом увидел, как из окна комнаты, в которой хранился пифос, кубарем вылетело нечто лохматое и черное и покатилось по откосу в долину, где мирно трудились люди.
- Ты все-таки выпустила силы зла! Зачем?!.. Горе нам! Прав был Прометей: от Зевса нельзя принимать никаких подарков.
В ответ Пандора произнесла нечто нелепое, по-женски наивное и досадно глупое в этой трагической ситуации.
- Надежда не всегда сама идет следом за несчастьями и бедами. Иногда ее надо искать и находить в, казалось бы, опустошенном сосуде несбывшихся мечтаний.
* * *
С тех пор прошло не одно тысячелетие, на протяжении которых люди учились бороться с напавшим на них злом. Порой, вспоминая Прометея, они загорались какой-то новой созидательной идеей, объединялись, и достигали таких высот, которые олимпийские боги считали неприступными даже для них … А затем, по каким-то причинам опять распылялись, покорялись тем, кто объявлял себя родившимся, чтобы повелевать, теряли почти все и коротали свой век в страхе за завтрашний день…
Имя Пандоры не было забыто. И даже сейчас в водах Атлантики можно встретить яхту какого-то богатого северянина, на борту которой красуется имя Пандоры. Но ее образ и роль в судьбе людей большинство преданий связывают с обычным женским любопытством, которое якобы просто использовал Зевс, замыслив наказать Прометея и людей.
Но как он мог знать типичные, общие для всех женщин, слабости, если Пандора была единственной женщиной, неизвестной и непостижимой для людей и богов, впервые сотворенной Гефестом по его велению? Как всякий истинно талантливый созидатель, Гефест не мог не создать произведение, в котором было гораздо больше чувственного и интуитивного разума, чем умещалось в сознательном замысле самого мастера и, тем более, в повелительном заказе Зевса… Впрочем, теперь это уже не так важно.
02.10.2018 - 25.10.2018
Иллюстрация: "Афродита" (В.Бурго)