Он играл в электричке на старом кларнете,
Шарф косматый мотался на шее небритой.
Он был странный товарищ, немного с приветом,
А глаза — как у старой дворняги побитой.
Что его заставляло шататься по свету?
Спать в подвалах, пить горькую с черствой горбушкой?
Может, был он хвостом догоревшей кометы
Пролетевшей однажды над крышей пивнушки...
Он мычал благодарно за мятые сотни,
Торопливо рассовывал их по карманам.
На футболке его златокудрая Кортни
Улыбалась бредовому сну наркомана.
Он играл в электричке на старом кларнете,
В перестуке колес эти звуки стихали.
Мне шептали они о любви безответной,
О ночёвке на грязном вонючем вокзале,
О продажной девице в изодранных шортах,
Согревающей пальцы стаканчиком кофе,
Что была для него Синеглазою Кортни,
Магдалиной святою и даже голгофой.
Каждый день по маршруту я ездил с надеждой,
Что сыграет он мне о моём, о забытом...
Но унылый кларнет выдавал, как и прежде
Этот вечный мотив, надоевший, избитый.