Речка у нас есть такая замечательная! Любёшь называется. А и как её не любить?! Водица чистая, прозрачная, как роса или как воздух утренний, – каждый камешек на донышке, каждая малявочка в ней видна! Родниками питается – охлаждает в знойный день с первого раза! Зайдёшь, бывало, на серёдку, сядешь на пятую точку так, что только голова поплавком клюёт на ряби, и наслаждаешься! А жажду утоляет – ничто так не утоляет! Пару глоточков сделаешь – и пить неохота! Не бойтесь, глотка ваша никогда не заболит, потому, наверное, что для внутреннего пользования этот элексир бодрости настолько тёплый, что теплее его нет на всём белом свете! Вот такая водичка: для души тёплая, а для тела, наоборот: мурашки в июле выскакивают, если искупаться вздумаешь! Не каждый отчаивается, на Оку идут, да пониже того места, где Любёшь в неё впадает, зайти стараются. Светлая речка! Я тут на карте военной, рассекреченной теперь, посмотрел: есть Любёшь, только ручьём числится. Почему ручей?! Видели бы вы, какая силища у этого ручья в половодье! Берега размывает только так, без особого напряга! Каменья-валуны с места на место перекатывает! Брёвен в иную весну наломает, с корнями навыворачивает и несёт вниз, как щепки, пока где-нибудь они плотиной не встанут! Разобрать такой затор никому не под силу, хоть три деревни мужиков вместе собери – жди, пока сама речка годика через три, а то и через семь сделает это! А в Любёше (слышишь, как звучит: в Любаше), между прочим, форель водится! Да-да, не шучу. У нас эту рыбу лососками зовут. Форель – рыба благородная: в грязной и тихой воде жить не будет вовсе!
Праздник был, Троица. В деревню кинопередвижка приехала. Нечасто она у нас появлялась, но Петьку-кинщика все от мала до велика знали. Примечателен он был тем, что добрым был, как и речки наши, как и весь народ в их поймах проживающий. Если у кого-то из ребятишек денег на кино не оказывалось, беда была небольшая – Петька за щелбан в клуб пропускал. Бывало как «даст леща», слёзы из глаз вперемешку с искорками сыплятся! А всё равно мы, мальчишки (девчонок он затак пропускал), благодарны ему были, как будто он нам конфет-подушечек по двести грамм покупал! Ещё тем он запомнился, что глуховат был (не глуповат – читай правильно), сильно глуховат. Рыбак. Никто у нас столько рыбы не ловил, сколько мог поймать Петька! Вот и сегодня: праздник, все гуляют, на гармонях играют, пляшут, самогонку пьют, а он уже с речки топает, на правом плече удочка с длинным удилищем, в левой руке кукан с лососками, некрупные, но штук пять зато. Голова высоко в небо глядит, а всё тело, как струна, натянуто, хотя сам малёшенький, костлявый – на ерша чем-то похожий, только не сопливый, как ёрш. Кузьма в распахнутое окно высунулся, отодвинул ветку цветущей сирени и кричит Петьке:
– Эй, какое сегодня кино показывать будешь?
Петька медленно поворачивается в сторону орущего мужика, гордо поднимает до своего подбородка лососков, чтоб все видели, кто к окнам прилип, и говорит как ни в чём ни бывало:
– В Любёше на быстрине.
– Какое кино, спрашиваю! – ещё громче орёт Кузьма.
– Места надо знать!
– О, лунь глухой!
– На удочку, а то на что ж ещё!
– Тебе, луню, как шомполом, уши этой удочкой прочистить бы надо!
– С утра надо было, на зорьке. А теперь уже поздно.
– Так ты скажешь мне, какое сегодня кино будет, или не скажешь?! – надседается Кузьма.
Петька начинает догадываться, что отвечает он, скорее всего, невпопад, но угадать, о чём его спрашивает мужик, издалека ему трудно. Он приподнимает опять, только уже до пупка, свой кукан с форелью и бормочет:
– Царская рыба.
– Что!? – прикладывает, сделав ракушкой, ладонь свою к уху Кузьма.
– Царская рыба, царская рыба! – бубнит, уходя, Петька-кинщик.