На фото: папин родник. Арские края. 2018.
21 ноября 2018 года в Арске состоялось очередное вручение премии им.Гарифа Ахунова (1925-2000), народного писателя Татарстана, молодым дарованиям Арского района в области литературы, искусства и культуры (до 30 лет). Оно прошло в десятый раз в Детской школе искусств и стало своего рода замечательным продолжением Второго Открытого лит.- краеведческого фестиваля "Хазинэ" им.Гарифа Ахунова, который проходит под эгидой нашего ЛИТО им.Гарифа Ахунова.
Спасибо арчанам за Память!
Гариф АХУНОВ (1925-2000) - народный писатель Республики Татарстан, Почётный академик Академии наук РТ, лауреат Гос. премии имени Габдуллы Тукая и премии им.Гаяза Исхаки, засл. деятель искусств РСФСР, видный государственный и общественный деятель (Татарская энциклопедия).
Ахунов, Гарифзян Ахунзянович — Википедия
ru.wikipedia.org›wiki/Ахунов,_Гарифзян_Ахунзянович
Гарифзян Ахунзянович Ахунов (Гариф Ахунов, 18 сентября 1925 — 4 июня 2000) — заслуженный деятель искусств РСФСР, народный писатель Татарстана, видный государственный и общественный деятель, лауреат премии Татарской АССР им. Габдуллы Тукая.
ГАРИФ АХУНОВ. Клад (отрывок из романа)
1951. Лето.
В июньский жаркий месяц нежданная беда стукнулась по-хозяйски в ворота старого дома Кубашей...
Был тихий, напоенный зноем дня, но уже приятный своей угадывающейся прохладою летний вечер; большое солнце, словно нехотя. опускалось за гору Загфыран, окрашивая в прозрачный багряный свет всё ещё пронзительно-голубое наверху, высокое небо.
Старая Юзликай, прикрывая рукой побаливающие от яркого света глаза, долго вглядывалась в заходящее солнце, в оплеснутую алым закатом густую урему Зая, вдыхала солодовый шорох зреющих хлебов, терпкий аромат луговых трав, - вплетаясь в струи холодеющего воздуха, шли эти запахи широким потоком, бесконечно волновали ее.
Из дальнего, не затоптанного скотиной уголка двора, где негусто и невысоко поднялся кирказон, оглушительно пахло яблоками, кружил по изгороди неизвестно кем и когда посеянный, лютый до жизни, неприхотливый хмель, и, глядя на эти травы, на закатное багоровое солнце, почуяла вдруг старая Юзликай свои неисчислимые лета и щемяще-грустно сделалось у нее на душе. Она неторопливо опустила руку. перехватила поудобнее кривую можжевеловую палку и побрела к роднику... Встревоженно зашаркали изношенные войлочные боты, но родник - вот он, у подножия холма, совсем недалеко от их сада.
Старая Юзликай опустилась на помятые вальками деревенских баб посерелые мостки, долго непослушными пальцами заправляла концы платка за уши. Плеснуть бы, как прежде, скоро и беспечно, горсть прохлады на горячее лицо, омыть румяные пылающие щеки... но где оно, то юное время, помните ли вы его, торопливые воды?
Чист и звонок голос древнего родника. Только на памяти старой Юзликай "лечили" его раз девять ли, десять - много... Меняли истлевший желоб, освобождали устье от песка и камней весенних паводков, и с новой надеждой и силою били тогда донные родниковые ключи. Спеша донести вековые воды студеному Заю, струился родник извивчатым, нелегким путем, пробил в теле земли замысловатое русло, а близ него на страх домашней, ненаходчивой птице, буйно разрослись высокие травы: саблистая осока, стройный камыш, да еще до одурения душистая мята.
Да сколько же ей лет, этой удивительной Юзликай Кубашей? Много разного говорено калиматовцами. Одни клянутся, что ей уже сто три стукнуло — аллах свидетель! «Ну-у, — не верят другие, — ей семидесяти-то нет; глянь, какая она, — тьфу-тьфу, чтоб не сглазить! — крепкая еще да ладная». Что бы там ни выдумывали охочие до разговоров калиматовцы, каждому понятно: удивительный человек эта старая Юзликай. Шутка ли, в таком-то возрасте полчаса стегаться березовым веником в потрескивающей от жара баньке! Нитку в иголку вдеть для нее и вовсе пустячное дело, а затоскует иногда по детям своим, так часами бродит по окрестным лугам и перелескам, будто ищет там утешения... Сыновья и внуки ее, словно оперившиеся птенцы, поразлетались из родного гнезда по разным краям необъятной державы, но она до сих пор хранит в памяти не только облик, но и имена любого из своих потомков. Кажется калиматовцам — вечно, как земля наша, будет жить старая Юзликай. Надо думать, в большой она дружбе с какими-то могучими силами: хворь-болесть стороной обходит ее, да и сама костлявая, видать, побаивается! Но нет таких сказочных сил, есть просто мудрая старая Юзликай, одна из тех женщин, что терпеливо и мужественно несут бремя своей долгой многострадальной судьбы.
Авторизованный пер. с татарского Рашида Ахунова
(Москва, "Современник", 1976, с.5)
На фото: у папиного родника в Арских краях, на месте его родной старинной деревни Кечкене Учили, недалеко от Казанбаша. Лето-2018.
Я так рада, что родник в прошлом году благоустроили и из него может напиться каждый жаждущий... Спасибо всем, кто помогал в этом благородном деле!
ГАРИФ АХУНОВ. Первый подарок (отрывок из повести)
Впервые я приехал в Казань десятилетним мальчиком. Окончил второй класс сельской школы и собрался в путь. Это — необычное путешествие, и готовился я к нему основательно. С утра до вечера одна бесконечная дума, одно опасение, занимали меня: не заблужусь ли я там среди пересыпающихся над тропой огней? Дело в том, что моя старшая сестра Айша уже побывала в Казани у родственников, точнее сказать — погостила, и поделилась со мной кое-какими секретами. У нее их было полно.
— Ты мне скажи, Казань большая? Красивая? — теребил я ее.
Айша маленько была артистка, с завихрениями. Её подтолкни — она и полетит, в любой момент готовая закружиться, расплеснуться, засмеяться.
- Ой, какая! - воскликнула она. - Там огни в воздухе висят!
- И не падают? — не унимался я.
— Висят, как шары. Ужас сколько их, со всех сторон огни, огни. И ни за что не цепляются. Кругленькие, яркие!
Это уж совсем было восхитительно.
— Плавают, значит? - уточнил я.
— Передвигаются, как гуси, — сказала убежденно Айша.— Воздух там горячий. Они в нём сами подталкивают друг друга. Понимать надо!
Понимать надо, ага! – повторил я про себя, - беспонятливый какой, на невидимых нитках держатся и всё, кумекать пора бы, город все-таки. Xoть сейчас в путь-дорогу, такое желание невозможное для терпения.
Теперь-то я гляжу на себя издали и вижу, как блестят глаза, как горят мои лопушки-уши, как подпрыгивает в груди сердце,— вижу и чувствую давнее неудержимое желание бежать-скакать-ехать. Поглядеть на белый свет так хотелось, пощупать свою мечту, как диковинную ветку с ворсистыми листьями.
Мечтать я начал рано, с шести лет. Отца схоронили, и я задумался: не пошагать ли мне куда глаза глядят. А отца убил ударом ножа нанятый кулаками бандит. Осталось нас у подола матери Бибинур четверо детей. Проживи-ка на тридцать рублей в месяц. Легче бы, наверное, умереть, но дышали мы жадно,— слава богу, воздуха хватало, потому и выжили. Налоги попросту душили: три центнера картошки — отдай, двадцать килограммов мяса — отдай, двести литров молока - отдай, шерсть - отдай... От этого «отдай» — ай! — звенит в ушах, жжёт-плачет. Для детской памяти многовато, пожалуй, а вот запомнила как проклятое заклинание: отдай! Страховка – добровольная, а заём — принудительный. Не хочешь, не живи, твоя воля.
Для коровы мы тащили сено со всех лужаек. Стыдно говорить, и овечье молоко забирали. Какие лыжи-коньки-санки?! С каких остатков? Отсюда и зависть палящая, отсюда и обида горькая к более удачливым сверстникам, с расписными санками возвращающимся с базара. Чем же мне-то похвалиться?..
Вот тут как раз и подфартило — в Казань! на летние каникулы! ох, и замечательно! на тысячи висячих огней глянуть! Ну и повезло, ну и одарил бог, услышал мечту мою, никому не рассказанную.
Пер. с татарского Рустема Кутуя