Время

Его можно представить и как огромные механические часы: большие и малые зубчатые колёса и колесики в открытом корпусе, насквозь продуваемом пустынной бурей. Скрипит песок между шестерёнками, стонет и изгибается стрела (одна) под бешенными порывами ветра, поддаваясь, но и направляя эту силу, пронизывая измерения, прошивая тонкой иглой неповторимости и тотчас же разрывая в клочья, разрушая и вновь созидая. Трещит материя по швам, летят оторванные лоскуты, вновь попадая под иглу мастера, и новое платье шьётся на скорую руку, но ребенок из него уже вырос. А что делать? И шумит ветер за окном, отголосками той бури, и стелется песок по дну морскому – прошлое и будущее всех возводимых замков, и караванщики плотнее закрывают лица от ветра платками, и мельница вращается, жадно загребая лопастями, а мельник только и успевает добавлять зерно. И моё зёрнышко также несет мутным потоком к жерновам. А по ту сторону, из коры сухого дерева и трещин, забитых песком, лезут, набухают, как раковая опухоль, наглые зеленые почки. Детская рука переворачивает стеклянные часы, отмечая следующий ход на шахматной доске. На сколько шагов можно рассчитывать вперёд? Или назад? Или просто держать глаза открытыми, несмотря на ветер и песок? Игла проходит сердце насквозь, но швы парусят и рвутся под натиском бури и кровь, вперемешку с песком, устремляется по новым маршрутам. Остаётся лишь память тела о боли, стихающая в неровном ритме волн…