Повадился как-то в мастерскую к Петрову-Воткину Достоевский. Ходит и клянчит: нарисуй, да нарисуй, мол, автопортрет. Петров-Воткин, человеком весьма скромным будучи, никогда и не помышлял о подобных развратах, но достоевской настойчивости уступил и даже дату назначил - 8 сентября.
Явился Фёдор Михалычь аккурат в семь пополудни, восьмого, как велено было, а в мастерской пусто. Нет, не совсем пусто, краски, мольберты, холсты в беспорядке по стенам, да полу валяются, а хозяин будто бы растворился.
Выругался Достоевский грязным словом, руками себя за бороду дёрнул и плюнул длинной соплёю в тёмный угол! И тут послышалось ему какое-то то ли кхе-кке, то ли апчхи, оттуда, куда плевком прилетело. Напряг Фёдор Михалычь брови (для зрения) и шажком приставным в уголок тот двинулся. Подошёл, пригляделся... отцы святые! как же сразу-то не заприметил?! На холсте, в полтора ручных размаха, река и малец изогнутый в той реке на коняге сидит. Оба в чём мать родила! А по морде конской, красной (от стыдобы, вестимо) сопля стекает фёдормихалычева! Какой конфуз! Натянул Достоевский рукав на кулак и давай им то, что наделал, по каритне развозюкивать, незаметнее чтоб было. Смешались краски все округ конской хари, а ей самой нипочём! Какая была, такая и осталась, только усы на ей проступили! Как увидел такое Достоевский перекрестился и кулаком в рукаве, прямо по усам с размаху!..
Громыхнуло позадь картины и охнуло. Заглянул Фёдор Михалыч за неё осторожно. Сидит собственным задом на полу Петров-товарищ его- Воткин, лицом красен, ладошкою глаз прикрывает и рыдает беззвучно. В картине же, на месте конской головы, дыра зияет, в аккурат размером с художничью башку. Скумекал тут писатель, что сроками Воткина прижало, а на холсте ещё конь не валялся. И решился тогда Козьма Сергеич на невинный, в общем-то, подлог. Жалко его стало Достоевскому до невозможности. Подошёл он к жывописцу и погладил того по голове. Кулаком. В рукаве