Николай проснулся поздно, громко чихнул, высморкался в наволочку, потом перевернулся на спину и уставился в потолок. Не задалось утро. Голова раскалывалась от вчерашней попойки. Где и с кем пил, не помнил, да и ни к чему это. По потолку бежал большой таракан. "Вот так и я, - подумал Коля. - Тараканище-пьянище".
Ветерок из открытой форточки мерно покачивал засиженный мухами бордовый абажур. Николая укачивало вместе с ним в кровати.
- Э, нет, надо вставать... - пробубнил он, перекатываясь на бок и приподнимаясь на локте.
Зеркало напротив супружеского ложа отразило сорокалетнего мужчину в серой грязной футболке с всклокоченными нечёсаными волосами и двухдневной небритостью. Громко икнув, Николай сел в постели, перекинул ноги через одеяло и попытался встать. Комнату качнуло в сторону. Тошнота подкатила к горлу. Николай ухватился за стул около кровати, икнул снова.
- Всё, больше не пью, - в очередной раз пообещал он сам себе, заведомо зная, что никогда не исполнит обещания.
На кухне шумела вода, и что-то грохотало. "Жена что ли? А день-то какой сегодня? Суббота что ли?" - пытался хоть как-то собраться с мыслями Николай. Загремела посуда - жена начала жонглирование тарелками, вилками, чашками - обычное дело, чтобы не орать на пьяного "Коленьку" - так его мама раньше называла.
Николай подошёл к окну, распахнул фрамугу, впуская хоть немного свежего воздуха в затхлую комнату.
- Май, уже май... - он напряг мозги и всё равно не мог понять, как пропустил март и апрель. - Господи, зачем живу, четыре десятка лет живу...
Память давно играла с Николаем злые шутки, пьянство на пользу точно не шло, хотя и не добило окончательно. Поэтому три события в жизни он помнил отчётливо, как будто это было вчера.
Отец с матерью разводились молча. Мама не плакала, папа не устраивал скандалов. Коленьке тогда было лет семь. Щупленький мальчик с копной девчачьих кудряшек на голове, кареглазенький, он умилял всех соседей в доме, маминых подруг, но только не отца. Тот сразу понял, что жена принесла в дом не его дитя. Скрипнул зубами, даже пару раз кулаки о любимую почесал, но не выгнал и не бросил. Это тогда. Терпение кончилось через семь лет. Отец сложил пару рубашек в портфель, несколько книг с полки и зубную щётку. Когда, стоя на пороге, в последний раз обводил взглядом то место, где жил много лет, Коленька не выдержал:
- Мамочка, мамулечка...скажи папочке, чтобы не уходил... - визжал он мокрый от слёз, осознающий, что его бросают, как игрушку. - Папочка, миленький, не уходи, я буду слушаться, я буду...что хочешь, буду...папочка...
Глазёнки Коленьки заискивающе смотрели то на отца, понуро стоящего у входа, то на мать, на лице которой он видел только одну эмоцию - непомерную усталость. Потом Коленька бросился к отцу и вцепился в его брюки, мусоля их слезами, соплями и слюнями. "Папочка, не уходи..." - шептал он. А потом описался прямо на папины новые ботинки.
Отец ушёл. Николай больше его не видел. Долго лечился от энуреза и нервного тика. Потом решил, что никогда не оставит своего сына.
Жена закончила мытьё посуды и переключилась на швабру с ведром. Загремела чем-то в прихожей. Он представил, как она набирает воду, худенькая с рыжими растрёпанными волосами в цветастом халате с загнутыми рукавами. Потёр лицо, отгоняя неприятное видение.
Николай жену свою, Ирку, не любил. Жили вместе десять лет, как говориться, не стерпелось - не слюбилось. Он уйти не мог, держал сын Гришка. Она, воспитанная цербером-мамой, считала, что назначено, тому не перечь. Они познакомились случайно на какой-то вечеринке. Ему тогда тридцать стукануло, ей лет двадцать пять. Рыжуха эта ему не понравилась, клеился к брюнетке, но утром проснулся почему-то с Иркой. Глаза открыл, голова разламывается. Потянулся к стакану с водой, что стоял на табуретке у дивана, где они с девушкой ночевали, и попал. Попал на холодный взгляд Иркиного бати. Тот сидел в кресле напротив дивана, а рядом с ним, опираясь на косяк двери, стояла пухлая женщина с маленьким носом и в больших очках, похожая на отъевшуюся стрекозу. Она практически четвертовала Николая серыми блёклыми глазищами за то, что тот оказался без разрешения в постели с её малышкой. Разговор не получился, Николая спустили с лестницы. Вскоре Ирка его нашла, рассказала, что беременна и, что родители велели без него домой не возвращаться. Он сопротивлялся, как мог, но за рюмочкой водки оттаял и пообещал жениться. Так они и жили. Он пил, она устраивала цирк в квартире. Переставляла мебель, делала ремонт, вечно что-то прибирала, только чтобы не скандалить, только чтобы он не ушёл. Николай бесился и пил от этого ещё больше, понимая, что его на самом деле никто не любит. Разве что сын. Гришка, родившийся болезненным мальчиком, папку любил и защищал от мамки, которая иногда срывалась, и посуда летела не в раковину, а в голову Николаю.
Ирка перестала громыхать предметами в прихожей и распахнула дверь в комнату. Николаю захотелось выйти в окно, лишь бы не слышать её: "Ну что, проснулся, гад... Сын в больнице, а ты... Паразитище..."
Жена могла ругаться часами, но обычно, увидев его тоскливый уставший взгляд, замолкала и начинала плакать, жалея себя. Он ни чем не мог помочь ни ей, ни сыну. Гришка несколько месяцев лежал в больнице под капельницей. Доктора не понимали, что с ним или понимали, но ничего не говорили родителям. За полгода до больницы, когда ещё ничто не предвещало беды, Николай впервые бросил пить. Они тогда с Иркой сильно поговорили, даже хлестнула она его пару раз сырой половой тряпкой. Он вскочил и занёс кулачище над хрупкой сжавшейся в комок, женщиной. Гришка подскочил, повис на его руке и заскулил, глотая слёзы: "Папочка, папулечка...не бей маму...что хочешь со мной делай, только не бей..." Его, Николая, тогда точно ведром холодянки окатило. Себя он увидел, повисшим на штанинах отца. Себя, того опрудившего штаны семилетнего мальчика с трясущейся губой. Протрезвел в момент. Прижал Гришку к себе и заплакал, навзрыд, не стыдясь, что взрослый мужик. Боль свою многолетнюю выплакивал.
С того времени держался. Дачу купили, на юг съездили. А тут болезнь эта...И всё по новой...Николай схватился за голову и закачался из стороны в сторону, воя от бессилия, от головной боли, от желания напиться.
Он натянул пузырившиеся на коленях старые спортивки, шагнул в прихожую, сунул ноги в резиновые тапки и, прихватив две сторублёвки, спрятанные от жены в заначке, вышел в май. Ирка швырнула ему вслед то ли швабру, то ли табуретку. То, чем швырнула, ударилось в закрытую дверь. "Да лучше бы убила..." - пронеслось в голове Николая. Он все эти годы думал, для чего живёт. Ничего хорошего ни сделал, пьянь. Не любят. Не нужен.
Мелко семеня, шёл по улице одинокий мужчина, которому дали имя при рождении, но забыли рассказать, для чего жить. Весна приближалась к концу. Цвела сирень, упоительно пахло свежей травой, смеялись девушки, звенел трамвай и, что-то кричали, гуляющие с мамами, дети. Он не замечал ничего. Выпить хотелось нестерпимо.
От дома до первого магазина метров пятьсот. Завернёшь за угол и по тротуару рядом с проезжей частью - минут пять не больше. Николая штормило, поэтому шёл медленнее обычного, пару раз споткнулся в выбоинах асфальта. За спиной монотонно в такт его шагам скрипел детский велосипед. Николай помнил этот скрип из детства, из того самого, когда ещё папа жил с мамой. Звук то разгонялся, то замедлялся. И женщина громко произносила: "Коленька, осторожнее, тут машинки ездят, видишь". Машины на проезжей части летели, сигналя друг другу, не уступая дороги.
Как получилось, что Коленька выехал на велосипеде на дорогу, не понял никто. Тротуар был старым и за годы существования почти сравнялся с ремонтируемой хоть иногда проезжей частью, а мальчишка разогнался по ровной-то дороге. В следующую секунду, осоловевший было от тепла и предвкушения водочки, Николай услышал истошный крик женщины, визг тормозов и краем глаза зацепил мальчишку, пытающегося повернуть тяжёлый непослушный велосипед к тротуару. Колесо велосипеда скрипело в яме почти на середине дороги и никак не хотело оттуда выезжать. И ещё почему-то увидел Николай перекошенное от ужаса лицо водителя маршрутки, который не мог затормозить вовремя, сколько бы ни старался, и летел прямо на мальчика.
- Аааа...Коленька... - разнеслось по улице. Николаю показалось, что даже дома, да что там дома - тротуар, деревья, каждый камешек на дороге кричал. - Коленька...
Николай рванулся на проезжую часть, словно его подхлестнули, чудом схватил Коленьку из-под колёс маршрутки и повалился на спину на тротуар, крепко прижимая ребёнка к груди.
Маршрутка зацепила велосипед и протащила его несколько метров по дороге, пока смогла остановиться. Водитель, пассажиры, пешеходы, мама Коленьки - все бледные от страха спешили к мальчишке, который прижался к Николаю и громко ревел.
- Коленька, Коленька, Коленька... - словно заведённый, повторял Николай, приходя в себя.
Мама Коленьки подбежала, практически оторвала ребёнка от Николая, стала проверять руки, ноги, голову и бесконечно целовала его. Коленька продолжал размазывать слёзы по лицу и отворачивался от обилия ласк, ища глазами любимый велосипед. Остальные свидетели происшествия окружили маму с сыном и, кто крестился, кто осуждающе качал головой, кто пил валидол. Никто не помог встать Николаю. Тот сильно разбил локоть, ушиб спину, но боли практически не ощущал. Он осторожно встал, стряхнул пыль с одежды и, хромая, пошагал к винно-водочному магазину. Вдалеке завыла сирена. Толпа зевак расходилась, успокоенная "хорошим окончанием ДТП". Коленька сидел у мамы на руках и рассказывал, как волшебник спас его от чудовища. А мама, мама думала о том, что нужно будет снова покупать велосипед, а может, совсем не об этом.
Дойдя до магазина, Николай остановился, ещё раз посмотрел на маленького Коленьку, уютно устроившегося на маминых руках, и на мгновение замер.
Вдруг его лицо осветилось странной улыбкой. Как будто именно в этот момент он понял, зачем жил всю эту никчёмную жизнь.
- К сыну надо... - тихо сказал он сам себе.
И шагнул к овощному ларьку, где продавались любимые Гришкой яблоки...
- К сыну надо...