Я не знаю, было это взаправду, или просто мне приснилось. Не помню своего тогдашнего возраста, цвета шарфа и дня недели. Морозная дымка покрыла почти все. Но то, что осталось в памяти, кровоточит, пачкает разум и мучает совесть. Пусть и неизвестно, по праву ли.
Вот сидит собака. Шерсть ее непонятного грязного оттенка. Лапы тонки, высоки и, можно было бы сказать, что грациозны, но она не демонстрирует ни гончей скорости, ни декоративной гордости. Она не демонстрирует ничего, кроме кровавой пены в уголках пасти. Возможно, она больна бешенством, возможно - чем-нибудь еще. Но ее глаза, огромные янтарные глаза гипнотизируют...Я вытягиваю руку и делаю шаг навстречу.
Мама хватает меня за капюшон, с воплями и дрожью в голосе, едва не подворачивая себе ногу. Еще бы - мама ведь любит ходить на шпильках, пусть даже зимой. Матерится, в чем-то обвиняет меня и как-то называет, талдычит о плохих девочках и непунктуальных дедморозах, об обреченности магазинных кукол и моем сомнительном пути за этими пластмассывыми существами, а я... А я смотрю через собственное плечо, смотрю на красные пузырьки и свалявшиеся уши, и чувствую себя самой виноватой, самой недостойной, самой-пресамой гадкой. И собака будто бы слышит мои мысли и будто бы соглашается с ними.
Отныне самый частый страх моей жизни -оказаться в шкуре этой собаки.
Мама идет на свидание. Хватаю ее сапоги, прижимаю к груди, клянусь не отдавать. Глаза щиплет, нос протекает, а в ответ ласковое "не скули, скоро вернусь".
Мама всегда молода и пружиниста. Волосы светлые, стрелки черные. Она смеется и напевает попсовые хиты. Возвращается вечером и не ругается, что я еще не сплю. Она хохочет, курит, поджигает фильтр, меняет сигарету и кусает пальцы. Давит окурок и говорит, что скоро выйдет какой-то там фильм, и мы обязательно пойдем на него. Когда я рассказываю ей, что ревную лучшую подружку к новой однокласснице с вкусной жевачкой и всегда сделанным домашним заданием, она говорит, что нужно быть гордой и независимой. Когда я висну на шее старшеклассника, начинаю его целовать, а он остроняется, промычав "фууу, брекеты", и я рыдаю дома, повествуя об этом, то слышу категоричное "они все мудаки, скоро привыкнешь". Мама всегда остается мамой, самой умной женщиной на земле.
А собака ходит по моим снам, капает кровью на душу. Вот уже кажется, что не меня от нее тащат за капюшон, а просто мою курточку, а я сижу голая на снегу и не могу ничего сделать. Ничего хорошего.
Время так быстро меняет декорации, что иной раз зрители не успевают ни вдумываться, ни беспечно аплодировать. Мне двадцать, и я живу с парнем. У него есть вредные привычки и полезное чувство юмора. Мне не нравится музыка в его наушниках, но я теряю равновесие, когда он улыбается. Кажется, что счастье единично, неделимо. Оно должно храниться на самой верхней полке, в самом дальнем углу, чтобы никто из посторонних не прикарманил.
Собака. Кровь на сугробе. Тихий шемящий скулеж.
Чувство тревоги охватывает все чаще и чаще. Хочется узнать, почему, но чем горячее вопрос, тем сильнее холодрыжит нутро ожидаемый ответ. Я начинаю контролировать ситуацию, отцифровываю глазами фигуру возлюбленного, анализирую содержимое переписок. Разбираюсь в его телефоне лучше чем в своем. Не находя ожидаемого, выдыхаю, но холод внутри остается неизменным.
Он застает меня со своим смартфоном в руках. Мы ссоримся. Миримся, ссоримся, миримся. В какой-то момент он заявляет, что больше так не может. Что я похожа на сторожа. Что так нельзя. Он уходит из моей жизни, переезжает в жизнь новую, свою.
Я напиваюсь у сокурсницы. Такси, порог родного дома, холодный фаянс, ударяющий лоб. И нестареющая, курящая тонкую сигарету мама с ментоловым "ну я же говорила тебе".
Лай, лай, лай. Темная ночь, скрипящая кровать. Бешенство и забытье. Время уносит подруг и любовников, как на подносе пустые и грязные тарелки. Я не умею насыщаться людьми, их отношением. Не вписываюсь в распахнутые двери, не вижу обещанные новые горизонты. У меня горизонт всегда один. Жаркий, градусосодержащий.
Мама уехала к долгожданному немудаку в соседнюю область. Жить больше никто не учит, но и умирать не советуют. Я разбираюсь во всем сама. Тычусь в ладони, виляю хвостом. Где-то оказываюсь, одна на целом свете. Трасса, зима, мороз. Дикобразие воздуха, внутри и снаружи. Черно-белая теснота. Никаких мыслей. Никаких встречек. Никакого понятия о том, что я здесь забыла. Пока не слышу знакомое поскуливание, не вижу знакомую тень за спиной.
Собака внимательно смотрит в глаза. Протягивает лапу, тонкокостную надежду на то, что не все так плохо. Я не убегаю больше от нее, я принимаю нас обеих, блохастых и неустроенных, бешенных и оставленных. А она все смотрит и смотрит своим янтарем, и я чувствую, как собака меня прощает.