Шел тридцатый год от перестройки.
Бомж со стажем и пропитой «миной»
обретал, волнуясь, на помойке
Норковую шубу для любимой.
.
На контейнер целились вороны.
Воробьи сновали тут и сям.
Начиналось утро. Люд сторонний
Торопился по своим делам.
Шерсть блестела, согревая пальцы.
Изморозь командовала миром.
Бомж стоял, на чудо молча пялясь:
«Вот же, черти! знать, сбесились с жиру».
И не веря в редкую удачу,
Ожидая окрика «где стырил?»
У прохожих, страх с надеждой пряча,
Спрашивал, кивая: «а, не ты ли?»
Но в обход текла река людская.
Пропускала сонно чужака,
Бомж пошел, «руно» в руках сжимая,
На водителя крутого «крузака».
Торопливо тот махнул рукою:
«Что, не веришь? Раз нашел – бери же!»
Мало ль, попрошаек у помоек?
Да, споткнушись, вдруг шагнул поближе.
На минуту встретились глазами.
Показалось: может быть, знакомы..
Промелькнула тень под образами,
Жизнь вращалась по своим законам.
Чертыхнулся: «вот, же, в самом деле!»
Хлопнул дверцей: «Вроде, не враги».
А на них вдвоем с небес глядели
Дед и прадед с Огненной дуги.
Сомневались. Рвать потомкам узы?
Каждому свой крест, авось, дотащат.
Шел тридцатый год конца Союза.
Кто-то ищет, кто- то - да обрящет.