Здесь был свет.
Настоящий, электрический свет.
Он исходил от стеклянной колбы единственной в помещении лампочки, слегка раскачивающейся от сквозняка под белым потолком. Чуть мерцающий, он резал глаза, ещё не привыкшие к столь яркому буйству вольфрама, закупоренного в безвоздушное пространство внутри стекла. Не в силах более терпеть эту резь, его мозг дал команду векам, и они закрылись. Резь постепенно улеглась, успокоилась. А может быть, просто спряталась. Замаскировалась. Слилась с окружающей обстановкой. Как "духи" сливались с камнями и пылью придорожных, почти отвесных склонов по обе стороны колонны. До поры, до времени сливались...
Веки снова раскрылись, но глаза смотрели уже в другую сторону. За окном, затянутым изнутри и снизу двумя кусками белой марли, играли на ветру концы масксети, как будто небрежно свисающей с брезентового тента. На подоконнике в глиняном высоком горшке стоял цветок-декабрист. Как у бабушки дома. Она любит декабристы. "Потому что цветут зимой", подумалось ему. И название такое... декабрист. Гордое. Революционное. И цветут красным цветом.
Снова закрыть глаза. Переместить под веками зрачки в другое место и открыть. Что там будет? Вернее спросить, "Кто?" Потому что сосед. Весь в бинтах. Только левая рука свободна от белоснежной марли бинтов. Стонет. Постоянно глухо стонет. Ожоги дело серьёзное. Зато цел. Не отдал ни частички себя ни "духам", ни хирургам. Взрывом выкинуло вместе с дверью из кабины впередиидущего "наливника", на прощание обдав горящим керосином. Парни вовремя оттащили, потушили, не позволили зашашлычиться насмерть. Теперь жить будет. Немного, правда, страшным станет, из-за шрамов, швов и струпьев, которые обязательно будут...
Взгляд поймал едва уловимое шевеление. Это дёрнулась его же правая рука, до этого покоящаяся под простыней на груди. Грудь то поднимается вверх, словно поспевая за вдохом, то спускается вниз, соревнуясь уже с выдохом. Вдох-выдох, вдох-выдох. Вверх-вниз, вверх-вниз. Белоснежная ткань пододеяльника, хрусткая на ощупь от крахмальной обработки и пахнет по-больничному: чистотой, стерильностью и медикаментами.
Пододеяльник... надо же! Он уже и забыл, когда в последний... нет! в крайний раз его одеяло было убрано в пододеяльник. Больше года... почти полтора... дома! А глаза снова устали... может быть, от чрезмерной белизны постельного белья, а может быть, от неровного света, исходящего из-под потолка. Он хотел, чтобы именно так было... потому что иначе... Об "иначе" он даже думать себе запретил. По крайней мере, до тех пор, пока не закончится действие анестезии. Почувствовав усталость, он прикрыл глаза и скоро погрузился в сон...
...Колонна "наливников" и бомбовозов с Севера успешно проскочила горную и пустынную части пути. Позади поочерёдно остались Кишкинахуд, степи Сангсар и Заредаш, и по обе стороны дороги, разбавленная тут и там кишлаками и заставами, потянулась знаменитая кандагарская "зелёнка" - богатая растительностью местность по правому берегу реки Аргандаб. Как и все пацаны из сопровождения, он устал от постоянного напряжения, и чем ближе была конечная цель колонны, тем заметнее беззаботное выражение на лицах друзей сменяло сосредоточенность и концентрацию. Единственное, что хоть как-то возвращало к суровой реальности рейда, были с завидной частотой попадавшиеся по обе стороны бетонки обгоревшие и скукоженные взрывами остовы - по сути, пропитанный ржавчиной и коррозией металлолом. Всё то, что осталось от когда-то грозной военной техники.
В пыльном облаке, поднятом колонной, немного ускорившей здесь свою скорость, он заметил левое ответвление от бетонки: поворот на Нагахан. Последнее, что смог увидеть он в состоянии расслабленности - это карие глазёнки бачи - подростка, широко глядящие на него из-под плотно надвинутого на лицо пакуля - шапки-"пуштунки" с левой обочины дороги. Вдруг прогремел взрыв, и тучи пыли, и без того донимавшей всю дорогу каждого, сидящего на броне и под броней, взвились с утроенной силой, сократив видимость до нуля. Он слетел с брони в считанные мгновенья, и лишь тренированный частыми рейдами мозг подсказал ему, где, в какой стороне опасность. Звонкими трелями застрекотали автоматные очереди, перемежающиеся гулкими выстрелами крупнокалиберных пулемётов, из "зелёнки" "духи" отвечали огнём гранатометов и винтовок. Подорванный "наливник" сквозь тучи коричнево-жёлтой пыли горел багрянцем, взметая вверх черноту сажневого дыма...
Он бросился к едва различимой в дыму и пыли обгоревшей конструкции, когда-то бывшей БРДМ, подкатился под защиту раскалённого солнцем металла и открыл огонь в сторону "духов". Через пару минут он понял, что можно сильно улучшить свою позицию, если сместиться немного влево: лежащая мостами вверх "бэ-эр-дэ-эмка" пулеметной башней привалилась на большой валун, создав прекрасную огневую позицию. Однако, едва начав ползком перемещаться к намеченной точке, он наткнулся на что-то мягкое... Послышался тихий стон, и перед его глазами оказался тот самый мальчишка, что проходил за секунду до взрыва по обочине дороги. Лицо подростка было в крови, правое плечо представляло собой огромную кровоточащую рану, из которой торчал кусок металла. Карие глаза по прежнему широко были распахнуты и смотрели прямо на него, а губы что-то шептали - то ли просьбу, то ли молитву.
Он закинул за спину автомат и вытащил из нагрудного кармана бинт и шприц-тюбик с промедолом. "Сейчас, бача, сейчас... потерпи немного!" - прокричал он прямо в ухо мальчишке и сорвал белый колпачок шприц-тюбика. Сделал инъекцию обезболивающего в предплечье мальчишки и начал объяснять, не столько словами, сколько жестами: беги, мол, за колонну; там безопаснее; там медики. Но парнишка испуганно одернулся, попытавшись глубже забиться под остов техники. Понимая, что бачонку не справиться самому, он прихватил его за талию одной рукой и ринулся обратно к колонне, прикрывая маленькое тельце собой. И когда оставалась пара метров до спасительных бронемашин, он вдруг почувствовал, как его ноги одновременно будто споткнулись обо что-то непреодолимо огромное. Уже падая вниз, он всё-таки успел толкнуть от себя тело мальчишки вперёд... А мозг его уже отозвался на дикую боль в обеих ногах ниже колен: "Ноги! Ноги, сука, но-о-о-о-оги..."
...Едва освободившись ото сна, он рывком сел на койке. В мозгу пульсировало всего одно лишь слово: "Ноги! Ноги! Но-о-о-оги!" Его глаза сантиметр за сантиметром словно щупом сканировали белоснежную ткань пододеяльника, перемещаясь всё дальше и дальше к дальней спинке кровати. Грудь. Живот. Бёдра. Колени.
Дальше белизна пододеяльника резко уходила вниз, сравниваясь с уровнем матраса...