Серафим Парадизов
Рассказ
По весне, когда снег с полей сходил на нет, а по оврагам, растопленный яркими и уже горячими лучами солнца, он превращался в бурные, сильные потоки, способные еще углубить и расширить свои извилистые и прямые русла, устремляющиеся к Красивой Мече, Петруха часто спускался по крутизне от городского сада к Стрелецкому мосту. Здесь, стоя у самой реки, он с интересом следил за тем, как полнятся талой водой берега ее, как набухает, горбится от напора этой воды ледяной панцирь реки, готовый вот-вот с гулом надломиться и превратиться в отдельные льдины.
А в дни ледохода он, в толпе других наблюдателей, неподвижно замирал в каком-то ожидании на самом краю высокого и крутого берега.
Однажды Петруха посунулся было вперед от напирающих сзади зевак, да чуть было не свалился с этой отвесной кручи туда вниз, в жгучую стынь талой воды. Не упал, зацепился за комель торчащей из земли коряги.
Там, внизу, Красивая Меча, давно вышедшая из своих обычных берегов и поднявшаяся сверх их метра на три, закручивала глубокие воронки мутной воды и загоняла в них огромные, как баржи, льдины. Река легко в этой круговерти ворочала их с боку на бок, а потом, направив одну на другую, ставила льдины почти на «попа». Тем самым показывала людям свою мощь, силу стихии.
…Летом Петруха, сторонясь чужих глаз, чтобы не заметили его неумение плавать, с берега по мелководью добирался до середины реки и, усевшись там на каменистую отмель, чуть спрятанную водой, плескался шумно и долго, восторгаясь радужным цветом брызг.
После таких встреч с Красивой Мечей у Петрухи словно вырастали крылья, улучшалось настроение, в теле появлялась необыкновенная легкость. В этот миг ему хотелось петь песни, выделывать какие-то цирковые «кренделя», творить еще что-то необычное. И на работе тогда у него все ладилось, все шло своим чередом. И дома, после трудового дня он не прочь был помочь свой жене Лизке управиться на кухне или выбить пыль из половиков на железной перекладине, что находилась во дворе. А когда, случись, соседи приглашали Петруху и Лизку к себе в гости, застолье было нескучным. Петруха прихватывал с собой гармонь и умело выводил на ней все, что душе угодно.
Словом, Петруху любили и уважали за его покладистость, за ненастырный нрав и готовность в большом и малом помочь людям.
Как-то начальник вызвал его к себе и сказал: «Вот, Петр, дела-то какие. Раньше все, что нужно было производству, мы брали с базы, по фондам. Теперь каждый крутится сам по себе. Держи записку к знакомому мне человеку и кати на Рязанщину, в деревню Мокрая Табола. Не мешкай. Возьмешь там ленту от транспортера. Дорогу найдешь?»
- Примерно знаю, - ответил Петруха. И тут же из кабинета по телефону сообщил Лизке о своей командировке.
...Рассыпанные по большому лугу и стоящие вдоль трассы дома Кузовки Петруха из кабины своей машины не удостоил и взглядом - все тут было знакомо до мелочи. В Богородицке он ненадолго остановился рядом с утопающим в зелени плакучих ив большим прудом и, взглянув на противоположный берег его и разглядев там в сени деревьев красивый дворец, отметил про себя: «Видать, не дурак мужик был граф Бобринский, со вкусом был граф». И покатил дальше.
Город Донской, через который лежал его путь, Петруха не любил. По его мнению, был он весь какой-то мрачный и даже страшный со своим централом - тюрьмой, смотревшим на прохожих из-под проволочного козырька, нависшего над серо-грязным забором.
За этим городом открывалась степь верст на двадцать с лишним до самой Епифани, не раз упомянутой в своих произведениях давнишними маститыми писателями.
Проехав через это местечко, запоминающееся своей крохотной базарной площадью да древними деревянными домами, старым педагогическим училищем, он вскоре обогнул Кимовск и уже дальше, миновав по проторенной на опушке дороге Бучаловский лес, как-то вроде невзначай переехал то ли широкий ручей, то ли узкую речушку. И оста-новил свою машину рядом с навстречу шагавшим мужчиной.
– Извините, прохожий, - обратился Петруха к незнакомому, - что это у вас за половодье такое? Никак что-то безымянное? - указал он на плескавшуюся в гли-нистых берегах малую воду.
– Ну почему же вдруг безымянное, - с усмешкой ответил тот. - Речка это. И на-звание свое имеет: Мокрая Табола.
– Как? Табола? - удивился Петруха, - А деревня такая есть?
– Есть и деревня. Вот там, за бугром.
– Значит, это и есть Рязанщина?
– Да, она, наша родимая. Косопузая, - засмеялся мужчина.
– Коль вы местный, случаем не знаете такого: Николая Петровича Сечкина?
– Как же, сосед мой по деревне. На другой стороне оврага живет, на взгорье. Спешите, а то вон тучки заходят, как бы не хлынуло. Тогда размочит, размоет нашу Таболу. Не выберетесь по скользяти до дому Сечкина.
Дождь, и правда, пошёл сразу крупный и сильный, но Петруха благополучно опередив большую скользкость на дороге, добрался до намеченного места.
Пройдя через тёмные сени, он очутился в обычной крестьянской избе: с русской печкой, деревянным столом, лавками, стоящими по обе стороны его.
За столом сидели три мужика. Два из них по возрасту, похоже, были вровень с веком – старые, но еще кряжистые. Третий – молодой, быть может, ровесник Петрухи. Старые были заметно во хмелю, а молодой – вдрызг пьяный. Голова его уже не держалась на плечах, клонилась всё ниже к столешнице. Перед мужиками стояла четверть с самогоном и миска со свежими огурцами.
Молодой на Петруху не обратил внимания, он уже не в состоянии был мыслить, старики без обиняков пригласили вошедшего к столу, налили полстакана. А когда узнали, кто таков Петруха и как и зачем он к ним попал, объяснили ему, растягивая слова: «Э… э, милок, тебе придётся малость подождать. Петрович в Скопин уехал
– Вернется после дождика, - засмеялся один.
– В случае чего в шалаше заночуешь. Bишь, тут тесно, сын с невесткой приехал, - кивнул головой на молодого.
– Вот и она сама, наша молодая, - усльшал по скрипу открывавшуюся в сенях дверь, - npoговорил он.
Петруха oглянулся на скрип двери, увидел стоявшую в проеме женщину и сразу, бывает же так, обожгло внутри его будто крапивой. Сердце захолонуло и, вроде, остановилось на миг, а потом застучало все быстрее и быстрее.
– Клава, - обратился к ней свекор, - давай твоего Тальяна отнесем в 6оковуху, совсем обмяк малый. А потом постели приезжему в шалаше на сене.
– Постелю, - как-то потаенно улыбнулась Клава и добавила, - еще и полушубок брошу. А то, глядишь, ненароком замерзнет в чужих-то краях.
- Шалаш вон, рядом, - указала она за окно.
Уже в густых темных сумерках Петруха по лужам добрался до шалаша, наощупь отыскал наспех сделанную ему постель и только забрался под овчинный полушубок, как что-то шелохнулось рядом и обдало его теплым дыханием. Клава, не дав опомниться, прильнула к Петрухе всем телом, все теснее прижимаясь к нему и как заведенная бубнила: «Видел, какой у меня муж. И это не только по случаю встречи с отцом. И дома без просыпа пьяный, без работы».
Петруха, обливаясь потом, как в горячке, путем ничего не соображая, вдруг ни с того ни с сего вспомнил родные места. Ему вроде как блазнилось, виделось и марево густого тумана над Красивой Мечей, и холм Благодатский с высокой церковью, и Лизка, вроде как растерянная, стоявшая на крутояре у ограды городского сада. И все улыбалась чему-то.
И все это там, где-то вдали, как на картинке. А тут рядом - горячее, подат-ливое тело совсем чужой женщины. И его как магнитом тянет все ближе и ближе к Клаве, все плотнее сплетаются их руки…
Домой Петруха вернулся с большим грузом впечатлений. И никак он не может от них отделаться, отмести их в сторону. На работе ли, рядом с Лизкою ли он все прокручивает и прокручивает, как кинопленку, увиденное и прочувствованное там, в Мокрой Таболе. Там - под шумом дождя и под низким сводом шалаша.
Лизка уж который день по приезду его заметила в муже какую-то скованность, вялость, даже некое отчуждение что ли.
- Петруха, - спросила она у него, - ты часом не заболел? Вижу, какая-то зараза к тебе прицепилась и никак не отстает. Ну-ка поделись со мной, скажи что она из себя представляет. Как зовут эту злодейку?
- Мокрая Табола, - ответил Петруха.
Об авторе: http://www.stihi.ru/2017/11/14/10118