.
данные публикации осуществляются в рамках проведения
Литературных практик: http://www.stihi.ru/2018/12/18/2461
Илья Семененко-Басин
================ ==== =============== = Тёмное вращение города
I
Человек переходит, шагают глаза,
из Марьиной Рощи в район Савёловский
шат. Не нравится грубость звучанья
топонимов.
Этого идиота интересуют только слова и звуки.
А что ещё может интересовать?
Его интересовать?
Никто не знал, что всё так получится.
Металлические конструкции и много машин.
Местные жители торчат – памятниками себе,
одежда мокрая.
И двигаются.
Автолайн не придёт к ним
ещё минут пять.
Огромный город всегда
был пирогом
марта и сентября.
II
Иди, плюшевое знамя.
Был тут один, на праздник
вывешивал флаг на балконе
отдельной квартиры. Когда
тоска –
кладёшь в середину один непрозрачный свет
и он заполняет всё,
интересно последнее слово,
мне нравится Ё на конце.
Вроде зверя какого
или леса на крышке стола.
III
Начинается март,
все забираются в путь. Снова много машин,
они даже на пожарную технику
что-нибудь да поставят –
кастрюли, бутылки, предметы из меди.
Захламили.
И снова небесная степь,
снизу доверху.
В ней город шумит в снегу,
пускает вор;н.
Покой
белого марта
подобен великой реке.
Освобождая молчание, перетекает
из секунды в секунду.
Стрелки часов в Москве
двигались слева направо и справа налево
всегда.
================ ==== =============== =
да врут они всё
чёрное можно найти в природе
просто не срываем яблоки с веток
пускай упадут сами
перезимуют на земле, полежат весной
летом
затеряются в траве – оную не косить
июль миновал
вот, прошлогодние паданцы
обрели совершенный чёрный
тихо поющий о золоте
Николаи; Васильев
================ ==== =============== =
1. о страшном дереве речь, но не бойся, никто,
ступая светло и твёрдо
по листьям, опавшим
с дерева, страшного подступающими к его коре –
на ощупь родной, прохладной и гладкой, но местами
в шершавых островках, от которых тянет теплом
навсегда запёкшихся яблок –
(о дереве, у которого меж ветвей –
небо, как Бог, вездесущий и меж безумия) –
о дереве, страшном подступающими к его
стройному и родящему стану –
зимой, и пилой, и какой-то мерещится рубанок,
вырезавший, выбраковывавший эти листья из толщи,
закручивая на излёте нежные острия –
доказуя, что истинный зелёный
оборачивается в этих листьях истинной мясорубкой жёлтого,
красного, лилового, коричневого –
о дереве, страшном тем и иным,
что по тем и иным
причинам – его больше не будет
(потому что и быть не должно)
оно ещё стоит, допустим, где-то в недрах
Александро-Невской Лавры, через которую можно, говорят,
выбраться из прилегающей психбольницы
или попасть в неё
2. если кто спросит, что случилось –
то нечего об этом сказать,
хотя оно есть в смысле «было и больше нет» -
очень есть, но нечего, нечего говорить
о дурдоме
выкромсанный из луны сентябрь –
и-часть-октября, пока я добивался девушку,
которая не могла быть моей –
Господи, да зачем я об этом молился,
зачем, почему – мне не жаль, не беру назад, но откуда, зачем
я просил, сумасшедший дурак, в глаза тебе глядя,
в главном храме –
пусть будет со мной
что-то было во всей этой дичи постыдной
внепостыдное – уже за чертой, уже правда:
крутой загривок невозможного, вытащенный из пекла -
и не рыпался зверь почему-то, а просто всей тяжестью ждал,
молча и смирно,
когда я отпущу наконец
помню, как она отходила поставить чайник
под моим взглядом – глаза опущены, во всём
плавный контуженный трепет, прижатый, как грузом подушек,
аккуратным телом –
утопленная куда-то в бездну дрожь,
нежная от этого и обыденная –
вот она сгребает, шаркнув, с пола тапок
беглым и точным, заботливым подхватом бедра, и я чувствую –
как лезвие ссекает с дерева
ещё сочную, не ломкую багряную плоть,
закрученную на излёте –
грех, убиенный ради
вызволения контуров должного
из отчаянной массы живой
3. на этом фоне и под конец
у одной моей хорошей приятельницы мать
сдали в больницу, ту самую, под боком у Лавры,
где я молился
(самое жуткое –
это бежать и отбрыкиваться, как от ада,
от подступающих к горлу людей,
стен, коридоров, лекарств –
не понимая, что тебя тошнит, а не душат)
ничего не осталось в итоге от сентября, зарвавшегося в октябрь:
из жизни пропадом –
номер её телефона кончается на «86»
с приятельницей я встретился в сквере Галины Старовойтовой
это всё, что можно сказать
о той реальности перед её гибелью на этом листе,
в белых полях умолчания
но она существует, хотя обречена, и её
яростное ускользание напролом, в обе стороны,
сквозь рубеж бумаги –
эта её тяжело дышащая неуловимость –
партизан, предавший своих, не примкнувший к чужим,
натужно, хрипло бегущий через поле к родному штабу,
чтобы там застрелили раньше, чем враги, бегущие следом –
и две тык-впритык пули,
обе насквозь, как открытый вопрос –
что-то мне это напоминает, на что-то жутко походит
не так ли существует Бог или вера в него
4. сходство вообще вещь та ещё
она говорила: вот мне кажется, у нас
общая духовная родина -
Боже ты мой,
да и это сокровеннейшее родство лишь дальнее сходство,
оказавшееся враньём в двух шагах от правды
половины моста медленно смыкаются друг с другом
и рушатся в сбывшемся грохоте и плеске, выталкивая
реку на набережные -
но впрочем, и чаемое совпаденье
многого стоит сердцу реальности - столько же,
сколько смерть
человек, испытавший её собой
на полигоне пустыни, в песках чужой страны, в двух тысячах лет назад от
всего, чем мы тут занимаемся -
простирает объятье с иконы, как единственная родина,
раздвигая любую другую - занавески от ночи -
и жизнь становится
мышечными сокращениями расстояния
между ним и мной, под небом соборно-вокзальным
и сердце стучит и стучит механично,
чтобы не сойти с ума
5. монахи зимы срезают страшное дерево
бензопилой "Любовь" -
дерево падает, пружиня ветками,
как девушка на роковой фундамент
помрачённой, полноценной свободы своей,
которая безжалостна,
которую жаль
на свободном месте остаётся пустота незапертой калитки
рядом с мусоркой, наверно, где-то между Лаврой и психбольницей -
чтобы моя приятельница могла передать посылку
матери, не понимающей,
что её тошнит, а не душат -
если персонал дурдома
вдруг упадёт весь на фундамент своей неотзывчивости -
или чтобы я понимал, что рискую спятить,
настаивая перед Богом на невозможном -
ибо промёрзлая калитка спасения должна открываться и в гибель
так не бойся, никто,
посмотри на это мужество Божье
и не бойся, уподобившись тому, кому
достаточно и бесконечно меньшего,
чем увидеть бесконечное чужое мужество -
чтобы избыть
этот собственный страх, похожий на душу и жизнь
Максим Бородин
================ ==== =============== =
я сегодня встретил в автобусе
которым ехал утром в центр города
в автобусе
заполненном только на половину
или даже того меньше
огромные окна
и мир качался
словно маятник
словно наш барабанщик
играющий коду
я встретил сегодня Джанис как её там сейчас называют Джоплин
или это была не она
или что-то все же случается необъяснимое
с ними
с нами
со всеми
то же некрасивое лицо
те же линии губ
те же волосы
как тогда
она что-то искала в своем смартфоне
потом поправила наушники
и зависла в пространстве
аэростат
дым и всё остальное
я не удивлюсь
если она слушала те самые блюзы
свои блюзы
те самые голоса
такое впечатление
что мир опять сошел с ума
в это вербное воскресение
и воскресение ли
или жизнь всего лишь продолжается
с этой точки
с этой ноты
словно на кладбище не хватило места
и вот она опять
путешествует миром
явившись там
где никому не нужны её блюзы
кроме того
кто слушает всю музыку мира
кто везет в своем автобусе
всех нас
независимо от возраста и образа жизни
и отношения к этой самой жизни
и тому
что будет после
================ ==== =============== =
и в этот раз перехватило дыхание
словно выпил не то лекарство
и оказывается
выздоравливаешь совсем не от того
от чего надо выздоравливать
просыпаешься утром и сразу собираешь камни
рассыпанные с вечера
с какой бы точки ты не смотрел
всегда видно только точку
всего одну
в этом многоточии бессилия
и солнце утром
и полнолуние ночью
вот так и лекарство
прописанное докторами
помогает только самим докторам
и их
аквариумным рыбкам
================ ==== =============== =
пью чай из огромной чашки
такой большой и широкой
что можно измерять её и не измерить в два дня и три ночи
не доплывая до края
не доставая до дна
чай из огромной чашки
сладкий
словно кубинский сахар
загруженный на румынский сухогруз
его терпкость
напоминает мне землетрясение
которое я проспал сегодня
можно измерить
а можно и не измерять
оставаясь в неведении
амплитуда колебаний
чем меньше остается чая
тем тоньше чувствуется слабость земли
и сахар уже не жжет изнутри
а слабо тлеет на дне огромной чашки
надеешься
что после смерти все попадают в новую чайную комнату
а оказывается
инициатива наказуема
и сила
словно чайный пакетик
только называется чаем
и слабость только кажется слабостью
================ ==== =============== =
а хочешь я начну говорить на испанском
словно море
засыпанное апельсинами
апельсинами
чистыми и блестящими
смытыми бурей с верхней палубы
какого-то серого парохода
перевозящего сладости и фрукты из Нового Света в Старый
хотя ему нет дела
до нового и старого мира
они такие терпкие и сладкие
в этом соленом море
а когда всходит солнце
апельсины всем миром своим
поворачивают лица
навстречу восходящему солнцу
поднятому над морем непонятным им образом
хотя какая сейчас разница
в этом соленом море
засыпанном апельсинами
хочешь я начну говорить на испанском
чтобы лучше понимать
куда уходит море