ВЫХОДНЫЕ ДАННЫЕ КНИГИ "ЗДРАВСТВУЙ, ФЕЯ!"
Литературно-художественное издание
Толстоус Василий Николаевич
ЗДРАВСТВУЙ, ФЕЯ!
Стихотворения
© Толстоус В.Н.,2018
ББК 84 (2Рос-Рус)6-5
Т 54
Т54 Толстоус В.Н.
"Здравствуй, Фея!" - Стихи - Донецк, "Исток" - 2018. - 64 стр.
Подп. в печать 19.12.2018
Лидии Карпенко-Толстоус
СТИХОТВОРЕНИЯ
***
Что ж ты смотришь настороженно,
пряча слёзы на глазах?
Ты испугана, что брошу я
и дороги нет назад?
Что подумала – не знаю я.
Просто вызрела сирень.
Аромат воспоминания
снова вьётся на дворе.
Ты роднее, чем отечество,
беспокойнее огня.
Ветер. Чёлка вьётся, мечется
и касается меня.
Разомлевшая окраина.
Скоро третьи петухи.
Снится юность очень правильной.
Словно зрелые стихи.
***
Пока я жив, не позабуду
лицо твоё, глаза и плечи,
пруда осеннего остуду,
скамью и угасавший вечер.
Срывались с неба и кружились
ещё несмелые снежинки.
Мы двадцать лет до встречи жили,
большого сердца половинки.
Холодных рук твоих дрожанье
казалось просьбой о защите.
Я ненавидел слово жалость,
но думал: «Господи, как жить-то?
Ведь это маленькое счастье
быть может, вновь не повторится».
Два сердца бились часто-часто
и заливались краской лица.
И только зябли наши руки,
на них снежинки опускались.
Казалось, вдруг исчезли звуки,
а может, и не возникали.
***
С тобой и с нежностью наедине.
Ночные звёзды не потревожат:
подарят россыпи своих огней
луне для ткани её дорожек.
Окно распахнуто. Рука в руке.
Прохладный ветер колышет штору.
Мы только учимся накоротке,
торопим опыт – и он пришпорен!
Всё, что не сказано – растёт в душе,
в ещё неловком пожатье пальцев.
Слова безгласные – звучат уже,
дышать мешая и целоваться:
«Дай руку, милая. Пойдём со мной.
Я стану прочной твоей стеною.
Пусть не кумир я и не герой,
но в жизни тоже чего-то стою».
Ответ рождается в запале ласк,
он очень прост: «Мы теперь едины».
Мерцают звёздочки любимых глаз,
и к ним пути неисповедимы.
В ответ на тихое: «Прости, но я
никак не выучусь целоваться»,
звучит серьёзное: «Любовь моя
велит с тобою не расставаться».
МАЙСКИЙ ДОЖДЬ
В природе хлябь. Циклона струи
дождём стучат о стёкла окон.
Мы, бесшабашные, рискуем
упасть, снесённые потоком.
Огромный город спит, сутулясь,
обрезав крышами стихию.
Обняв друг друга в дебрях улиц,
горланим песни и стихи им.
И, замолчав, смыкаем губы
весёлым долгим поцелуем.
Растреплет ветер, приголубит –
его восторг ненаказуем.
Пустая улица. Трамваи
стоят и мокнут, безголосы.
Идём и город открываем:
любимы, молоды и босы.
***
Слегка дрожит на клёне ветка,
твоей приглажена рукой.
Глаза закрою: контур слепка
ладони плавает легко.
Поёт, вздыхая, в кроне ветер,
шепча неясные слова.
Их понимают все на свете:
деревья, птицы и трава.
Но нас распевы не заботят,
когда тепло струит заря…
Раскинув руки, ждём восхода,
за ласку ночь благодаря,
ещё за то, что жить так просто,
пока в расцвете и силён,
пока до кроткого погоста
без края далей и времён…
***
Струны гитарной звук высокий
остывший воздух подхватил,
и заплясали в грустном роке
светила Млечного пути.
Туман за озером и садом
укрыл собой осколки дня.
Ты мне сказала: «Нет, не надо»,
а руки обняли меня.
Своей щекою бархат кожи
и слёзы чувствовал твои.
Я нежен был и осторожен,
храня доверие любви.
Ты что-то ласково шептала,
и я губами шёпот пил,
и в тёмном небе нарастало
свеченье белое светил.
***
Когда в словах биенье нерва,
тогда слышнее зов сердец.
Я у тебя, быть может, первый,
достойный золота колец.
Вином и ласками согрета,
в порыве свежей красоты,
ценя и зная силу эту,
в моих руках трепещешь ты.
С тобой свою живую душу
делю я ровно пополам.
Как в сердце кровь кипит, послушай –
в нём до сих пор дрожит стрела.
Но не тревожься, дай же руку:
я жизнь свою тебе отдам.
Про гнев, наветы и разлуку
пока ещё не знаю сам.
***
Страху назло – безмятежно дыши!
Просто течению сна покорись.
Каждой незримой частицей души
мы улетим обустраивать высь.
К чёрту сомнения! Скорость растёт!
Радость отточенных жестов пьянит.
Нашей любви беспокойный полёт
выше любых запредельных орбит.
Я до подробностей знаю финал –
не отменить его, не отвести.
Сон – это мёртвое царство зеркал –
знает о миге обрыва пути.
Пальцами ног мы заступим за край.
Жизни земной дальше попросту нет.
...Кто-то сказал, что за пропастью в рай
нам на двоих обещали билет.
***
Что над нами загадочно светится:
то ли лунного света лучи,
то ли с неба Большая Медведица
за листвою сияет в ночи?
И лицо в невесомых мерцаниях
мне знакомо уже не вполне –
только губы твои и дыхание
сновиденьем не кажутся мне.
Ветер словно повеял из прошлого,
чёрным облаком тронув луну.
Что ж дрожишь ты, родная, хорошая? –
я тебя не оставлю одну…
…Растворилось, истаяло облако,
тени ветром спроважены прочь,
лишь из церкви невидимой колокол
гулким басом укачивал ночь.
СВАДЬБА
Если счастья пока вы не знаете,
и не подал никто вам пример,
это значит, – вы мало желаете,
или в сердце воздвигли барьер.
Это просто: любимая женщина,
и мужчина один навсегда.
Если счастье ещё и повенчано,
это значит, – основа тверда.
Это значит, – невеста красавица,
и жених замечательно юн.
Жизнь с любимой не может не нравиться,
и чтоб длилась полтысячи лун.
Озабочены лица родителей:
им не терпится видеть внучат.
Если счастья вы в жизни не видели, –
вам на свадьбе немного вручат.
***
Ты говоришь: "Довольно спать,
вставай встречать весну цветами,
попросим годы мчаться вспять, –
они вперёд бежать устали.
Царит пришествие весны –
из-под земли и из-за моря.
Пока ты спал и видел сны,
укрылись зеленью просторы.
Так хорошо: весна, мой друг,
и жить приятней улыбаясь.
Я тополиный мягкий пух,
я твой знакомый белый аист".
Я обернулся: дверь скрипит
и голос в воздухе не слышен.
На свете мир и нет обид,
пока есть та, что сердцу ближе.
Такая странная судьба:
за что люблю, понять не в силах,
Любовь, наверное, слепа.
Но ведь такую и просил я.
ВТОРАЯ ЖИЗНЬ
Судьба ведёт, куда захочет,
и мы за нею по пятам
вошли под вечер в город Сочи,
где рос над лавочкой платан.
Садилось солнце за Ривьерой,
предоставляя мир луне,
заката розовой портьерой
мир отсекая тот, что вне.
Вдвоём под небом и платаном
вдыхали чуть пьянящий бриз.
«Мне дурно, милый. Я устала…
Не оттого, что путь горист».
Ты вдруг смутилась неумело,
ещё не зная, что не так…
С тревогой вслушивалась в тело:
вторая жизнь с твоею в такт
внутри забилась. Листья глухо
вели над нами разговор.
Ты превратилась в орган слуха,
где всё, что кроме – просто вздор.
***
Восьмое марта. Утро. Я уснул одетый.
Такие ночи укорачивают жизнь,
когда и сам не понимаешь: кто ты, где ты.
Сказала мать: «Ну что ты мечешься, – ложись».
Я сплю, а мама всё сидит у телефона,
за стенкой дождь без перерыва моросит.
Во сне орлом парю над пропастью бездонной,
а надо мною солнце выползло в зенит.
Я знаю: сон. Хочу назад, где дом и мама,
но не могу – покинуть небо выше сил.
А память шепчет: "День сегодня главный самый" –
но о причине я зачем-то не спросил.
И вдруг я падаю. Звучат раскаты грома.
Земля всё ближе. От удара не спастись.
Вдруг сон прервался. Тормошат. Я жив и дома,
и голос мамы: «Сын мой, Васенька, проснись».
Она в слезах, и всё ж восторженно смеётся.
Я понимаю, что свершилось наконец.
И только сердце растревоженное бьётся.
«Я поздравляю: ты, сыночек мой, – отец».
***
Живу размеренно у тёщи и у тестя.
Чужой немного я, не местный, – городской.
Мы самогонку пьём компанией, все вместе,
но церемонны все в общении со мной.
А сторона здесь заповедная, лесная,
в азарте вымахали сосны до небес.
Об этом крае я уже немного знаю:
сады, поля, мелиорация, и лес.
Жена смеётся: мол, нескладный ты, неловкий,
и к сельской жизни не приученный совсем,
что на пути моей крестьянской перековки
намного больше, чем надеялась, проблем.
Но я, как губка, насыщаюсь постепенно,
и всё, что выучил, сторицею отдам.
Ещё усвоил: тут не любят перемены, –
и потому длиннее кажутся года.
Зато как здорово под водку долго спорить
о чём-то важном а, по сути, ни о чём,
и стало ясно, что моя привычка вздорить –
не самый правильный ораторский приём.
В окошках светятся вечерние зарницы:
уходит солнце в запредельные края…
Что это больше никогда не повторится, –
ещё не верится. Наверное, – и зря.
***
За окошком зябко. Снег искрится.
Стылая луна пригорок серебрит.
Слабо освещая наши лица,
небосвод потоки времени струит.
В полумраке снова ты – девчонка,
личико припухло, и морщинок нет,
а глаза живые – два бесёнка –
словно источают невесомый свет.
Трогаю щекой, касаюсь нежно
шёлковой щеки, отбеленной луной.
В поле за окошком зябко, снежно,
кружатся снежинки редко, по одной.
Им, посланцам неба, всё известно:
помнят у порога свадебный рушник,
а за ним парит, как сон, невеста,
и трепещет рядом юноша-жених.
Всё умчалось прочь. Осталась память,
чтоб не остывать ни сердцу, ни уму.
Дай же руку мне: судьбою править
горестно одной, непросто одному.
Время, как обычно, мимо льётся.
Неисправен вентиль испокон веков.
Есть ещё запас на дне колодца –
вёдер только нет и нету черпаков.
***
Раскрыта книга, вся в закладках сплошь,
играет ветерок её листами.
За домом поле. Зреющая рожь.
Предутренний туман почти растаял.
Кресты церквей вдали пронзают высь.
Летит стрижей стремительная стая.
Чуть шепчет репродуктор – вальс-каприз –
и занавесь колышется, вздыхая.
Лицо во сне разглажено, и ты
спокойно спишь, веснушчатая фея.
Кричат стрижи о чём-то с высоты.
К рассвету за окошками свежее.
Такое чудо: просто мы живём.
Ещё нескоро опыта усталость.
Как хорошо, что есть на свете дом,
и что жена-красавица досталась.
А я опять, растяпа, без цветов –
такой уж я, наверно, уродился.
Волшебный вальс из дедовых годов
слезою по щеке твоей скатился.
***
Ветер. Осень. Плюс четыре.
Днями тусклыми подряд
непрестанно слякоть в мире
клеит с грязью листопад.
Каждый день дарю тебе я
в дождь улыбку и цветы:
«С добрым утром. Здравствуй, фея» –
но меня не слышишь ты.
Мягко стелется в квартире
покрывало тишины.
Две недели пусто в мире,
хворь и койка у стены.
Говорю: «Очнись. Я рядом.
За оконце посмотри:
скоро вслед за листопадом
к нам слетятся снегири.
А в природе – это чудо! –
ослепляет белый цвет;
сколько вижу я, повсюду
мир умыт и в снег одет».
Я с тобой, моя родная.
Верю: наши две души
знают – хворь достигла дна и
ты вернёшься, чтобы жить.
УТРО
Встречаю утро на просторе.
Прохладный воздух золотист.
С восходом ласковое море
неколебимо словно лист.
Азов. Урзуф. Июль. Палатка.
Звезды последнее прости.
Ласкаю локон твой украдкой,
легко струящийся в горсти.
Беспечно спишь. Будить не смею,
и тени лёгкие обид
к утру уснувшие, бледнеют, –
лишь лоб, наморщенный, сердит.
Проста и сверена задача,
открою маленький секрет:
когда любимая не плачет,
и у меня тревоги нет.
Мы грациозны и ленивы,
ведь нам каких-то тридцать лет.
Мы ненавязчиво красивы…
И – было ль это, или – нет?
***
Воды подобной чистоты в природе нет.
Открытый плёс и набегающие волны
осколками зеркал рассеивают свет
и застывают, ласковы и сонны.
Прервав истому заколдованного сна,
тяжёлый шмель колышет мирозданье.
В ответ бормочет неразборчиво Десна,
не учащая ровное дыханье.
Ну, как же можно не поддаться забытью
на берегу, усеянном цветами? –
стою, и воздух проозоненный не пью,
а жадно, с упоением глотаю.
Такого воздуха не сыщешь на земле,
пусть и растратишь в странствиях полжизни.
А что запнулось мирозданье на шмеле, –
принять придётся въявь, без укоризны.
ОЗЕРО ВОРОНА
За Сидоровкой, вдоль по луговине,
тропою меж высокой муравы,
иду я, с тенью вместе – трёхаршинен,
пленённый ароматом луговым.
За мной спешат на летнюю рыбалку
жена и дочь, и кто-то из села.
Качаются, привязанные к палке,
казан, сачок, топорик и пила.
Селяне врут: уловистое лето
и рыба вот такой величины!
Поспорим, что не знаете, где это:
лесное царство – родина жены.
Не озеро, а старица лесная
реки, что много лет здесь не течёт,
и может быть, наверное не знает
своих сестриц-озёр наперечёт.
Ужом легко сложившись у опушки,
она славна целительной водой.
В округе не замечены кукушки –
и некому запугивать бедой.
За полчаса невиданного клёва
гора лещей белеет на песке,
и на костре – уже почти готова –
уха дымится в старом казанке.
Наверно, так разборчивые боги,
свои труды окончив ввечеру,
встречались у обочины дороги
и доверялись жаркому костру.
У нас, у смертных, всё намного проще:
презрев уют домашнего тепла,
однажды зов услышишь вод и рощи,
и прочь отбросишь важные дела.
…Садится солнце. Словно опахалом,
тепло доносит полымя костра.
Взгрустнётся: жить осталось очень мало,
и жаль, что ночь всего лишь до утра.
***
Под тихий плеск вечернего прибоя,
под сонный свет загадочной луны,
струила можжевеловая хвоя
разлив благоухающей волны.
Цикады захмелевшие шумели,
их песни долетали до небес.
И ты на самом краешке постели
сидела в ожидании чудес.
Окно раскрыто. Штора недвижима.
Негромко кто-то пел на берегу.
А время, пролетающее мимо,
чуть медлило у плеч твоих и губ.
Качаясь, можжевеловые лапы
касались подоконника слегка.
…И в свете серебристом очень слабо
твоя светилась лёгкая рука.
***
Люблю законченность во всём
и ненавижу недомолвки.
Я очень вредный новосёл,
педант советской упаковки –
я верю в план, в борьбу идей,
в невинность девушек до брака,
в моих единственных друзей,
в страну. По ней я горько плакал.
Морской загадочный прибой
я бы, наверно, вечно слушал…
И свято верую в любовь –
она одна тревожит душу.
***
Когда Вы были ветреной девчонкой,
а я, взрослея, верил в красоту,
год на дворе стоял далёкий, чётный.
Я, помню, злился, что едва расту.
Вы жили на Десне, а я – в Донбассе.
У Вас леса, у нас – ковыль и степь.
Уже я говорил почти что басом,
и ненавидел плен домашних стен.
Во сне мечтал о той, что будет рядом
и не предаст, пока продлится жизнь.
И Вы, как знать, ночей немало кряду,
наверно, тоже звали миражи.
А жизнь вокруг текла и завихрялась:
то танки в Праге, то поют битлы.
Но, в общем-то, от Буга до Урала
спокойно в небе плавали орлы.
И нам двоим с восхода до заката
страна давала время подрасти,
соединить нас, а сама куда-то
исчезла незаметно на пути.
***
Ты мне сказала: «Крепче обними.
Хочу себя почувствовать любимой, –
забудь на час о мире умных книг.
Летят года, и большей частью – мимо.
Я постарела. Да, не возражай.
Лицо в морщинках. Волосы седые.
Но не стареют сердце и душа –
они не верят, что не молодые».
Глаза твои молили: «Ну, скажи,
что до сих пор ты бредишь только мною,
что за меня отдашь хоть завтра жизнь,
а годы, быт – всё пыль и наносное».
Я улыбнулся: мол, всё понял я.
Садись ко мне, как прежде, на колени.
Мы будем жить назло календарям,
чтоб каждый день уважить как последний.
Два сердца наши вновь соединим
в одно большое – пусть ещё послужит.
Взгляни: на свете мы с тобой одни,
до горизонта. Дальше – только души.
***
Два догорающих светила
по небу нехотя ползли.
Центростремительная сила
слабела в тающей дали.
Фотонам долго мчаться, старясь,
теряя жар двойной звезды,
чтоб то хотя бы, что осталось,
увидел я, узнала ты,
чтоб, ощущая нервом силу
в пересеченье мер и чувств,
мы, словно звёзды, уносились
туда, где мир и чужд, и пуст.
А там, во тьме, в остывшем мире,
царит без края пустота.
Так у двоих в одной квартире
чужие сомкнуты уста.
И вот тогда, пространство взором
окинув ночью (Звёзды. Высь),
мы вдруг поймём, каким же вздором
забита крошечная жизнь.
***
Вечера наши долгими кажутся:
время вдруг замедляет отсчёт.
Я давно разучился ухаживать,
но с годами всё больше влечёт
к этим странным вибрациям голоса
и к зелёным лучистым глазам,
и, хотя мы с тобою два полюса,
мне неважно, что есть полюса:
я хочу, совершая открытия,
новым счастьем делиться с тобой.
Я билет на экзамене вытянул,
там написано просто: «Любовь».
***
Простим друг друга в этот вечер,
когда оконное стекло
дрожит от ветра, и замечен
косяк, летящий над селом.
Большие птицы улетают
и оставляют нам дожди.
К тебе с осенними цветами
приду, заботлив и правдив.
Скажу: уходит с каждой ночью
тепло, закружит снегопад.
Пойми: никто не в силах смочь нам
легко друг другу уступать.
Давай с тобой отбросим напрочь
былые распри и печаль,
натопим жарко печку на ночь
и будем пить зелёный чай.
Пускай за маленьким окошком
никто не видит нас с тобой,
и мы вдвоём утонем в прошлом,
где речка, молодость, любовь.
ЖИЗНИ НЕТ КОНЦА
И нам с тобою тоже
открылся мир из грёз,
мы в нём немного схожи –
тебя мой аист нёс.
Вокруг летают пары –
такие же как мы.
Всю жизнь, видать, недаром
парить учили сны.
Взмахнёшь рукой, и видишь:
ведь это же крыло,
а град, наверно, Китеж,
растаявший в былом.
Скорей лети, родная,
ведь крылья есть у нас.
Куда теперь – не знаю,
ведь я здесь в первый раз.
А это что за птица?
Знакомые глаза.
Неужто мне не снится,
ведь столько лет назад?..
На землю каплют слёзы –
и пусть, ведь мы теперь
не в мире гадкой прозы:
за ним закрыта дверь.
Ты плачешь тоже, вижу.
Не знаю, чем помочь.
Всё ближе, ближе, ближе
пронзает небо дочь.
И вот опять мы вместе,
родные три лица.
И крепнет сила вести,
что жизни нет конца.
***
Только ты способна пролететь
за ночь пять границ и поясов,
отвести летящую картечь
до утра, пока не кончен сон,
а потом на краешке зари
возвратиться снова на кровать,
чтобы мне с улыбкой говорить:
"Милый, снова день. Пора вставать!"
А под вечер, сидя у окна,
ты зачем-то смотришь в небеса,
и тогда почти что не видна
седина в коротких волосах.
ЗОВ
Видишь: филин пролетел,
он принёс прохладный ветер.
Это значит – быть беде
тем, кто болен в лунном свете.
Им бы к звёздам – и вперёд,
пасть они не смогут наземь,
их раскованный полёт
будет грозен и прекрасен.
В полночь папоротник в рост
устремится каждой клеткой.
Детям дня присуща рознь,
дети мглы сплетают ветки –
им с небес несётся зов,
оживляя неживое.
Посмотри на мир в глазок:
над аллеей парка двое –
это мы кружим в ночи,
это с нами звёзды пляшут,
хор цикадовый звучит
над большой планетой нашей.
Погляди на сколы крыш:
с них взлететь несложно в небо.
Ты готова, мой малыш? –
это просто, как во сне бы.
Город странно незнаком,
ни следа полдневной скверны.
Мы взлетаем босиком,
невесомы и бессмертны.