Егорыч мужиком был известным, в том смысле, что знали его не только в деревне. Коренастый, с седеющими вихрами и большими усами под длинным, почти греческим, носом он вызывал восхищение женщин в округе. Егорыч работал в доме культуры соседнего с деревней посёлка директором, но жить предпочитал у матери в доме. В свои сорок пять женат не был ни разу, утверждал, что успеет ещё казак кобылку оседлать. Словами такими приводя в полное смущение местных бабёнок. Бабоньки на него заглядывались с молодых лет. С некоторыми он даже пару раз встречался на сеновале, но на все увещевания, а иногда и угрозы "прищучить кобеля", отвечал, что не способен к семейной жизни нисколько. Так бы и тянулось до скончания века, если бы в деревню не приехали сразу две фурии, от которых Егорыч наш чуть должности не лишился.
Первую, отправили работать в медпункт фельдшерицей, вторую - бригадиром доярок на местную ферму. Фельдшерицу звали Люсей,
а бригадира Натальей. Люся, хрупкая кареглазая блондинка, бегала по деревне и ближайшим населённым пунктам, помогая старикам и больным. В деревне старухи прозвали её "золотой рыбкой".
Наталья, дородная грудастая брюнетка, ходила по деревне медленно, покачивая широкими бёдрами, чем вызывала лёгкую икоту и потение даже у немощных стариков. Когда местные бабки начинали ей указывать на слишком вольную походку и кокетливость, Наталья хмурила брови и говорила, что у неё телосложение, а у них давно теловычитание, а ещё, что её тело не одного мужика согрело, а их старыми костями даже дом как следует не протопить.
За такие слова, да за то, что Наталья никогда никому не уступала ни в слове ни в деле стали её называть "бульдозером". Правда, за глаза, потому что Наталья могла любого пощёчиной на землю свалить.
Что удивительно, между собой Люся и Наталья подружились. Ходили к друг другу в гости, в клуб на танцы "кому за 30" и даже Новый год решили вместе встречать. Именно в клубе, на танцах и увидали они Егорыча. Обе женщины, одинокие, но моложавые, пришли на предновогоднее празднование чуть навеселе, вот и показался им директор клуба самым что ни наесть подходящим вариантом. Весь вечер то Люся, то Наталья приглашали Егорыча на белый танец. Поначалу не спорили, уступали очередь друг другу, но ближе к концу праздника люди заметили, что между подругами кошка пробежала. Многие на спор решили поглядеть, кто победит "золотая рыбка" или "бульдозер". "Бульдозер" копал, по мнению присутствовавших, глубокий котлован для "золотой рыбки", то и дело оттесняя её от вожделенного объекта. Егорыч и сам струхнул. Бочком, бочком, да и сбежал в деревню спать, так и не проводив ни одну из фурий. Дом культуры пришлось закрывать сторожу, деду Фёдору.
Люся и Наталья домой ушли разными тропами. Потом два дня не разговаривали, но тридцать первого декабря помирились.
- Наталья, что мы сдурели что ли из-за мужика ругаться? Да был бы молодой? А этот хоть и не совсем ещё молью поеденный, но пойдёшь за ним и не поскользнёшься ни разу, - хохотнула Люся.
- И правда, что это мы? Что с него толку? По мне так лучше семь раз покрыться потом, чем один раз инеем. Холодный он, что головешка в остывшей печке, - вторила Люсе Наталья.
Новый год встретили подружки вместе. Позвали деревенских передвигающихся старух да стариков для мужского духу. Веселились от души. Егорыч сидел в ту ночь с маманей в доме и носу на улицу не показывал.
- От ведь супостатки, - ругалась мать. - Пора бы тебе, сыночек, выбрать себе женщину, да жениться, а то доведут до греха.
Егорыч смолчал.
Минуло Рождество, пришло Крещение. Ни Люся, ни Наталья к Егорычу больше не приступали, даже в сторону его не глядели. И вроде бы успокоиться? Так нет.
В тот роковой день Егорыч вырубил вместе с деревенскими на озере прорубь, почистил её как следует, мосточки провёл и даже соорудил что-то вроде переодевальной на берегу. Не многие из его деревни решались в купель да в морозы, но приезжали из других деревень, из посёлка, а порой и городские наведывались. Прорубь местный батюшка освятил, чай с конфетами приготовили для выныривающих. В общем, всё как у людей.
В крещенскую ночь народу у проруби собралось много. Через некоторое время стало понятно, что одной проруби маловато. Мужики сориентировались быстро и под руководством Егорыча сделали ещё одну, но поменьше. Худенькие старички да старушки, кто это дело любил, быстро перебежали на малую купель, оставив ту, что побольше молодым да приезжим.
В это самое время пришли на берег Люся и Наталья. Посмотрели, что проруби две, но у одной народу много, да и Егорыч стоит, а у второй пара старичков завалящихся.
И решили, на свою беду, искупнуться там, где народу меньше.
Разделись. Люся в прорубь спустилась первая, окунулась пару раз и только хотела выбираться, как плюхнулась рядом Наталья.
В купели сразу стало тесно, вода выплеснулась на окружавший купель лёд и мгновенно замёрзла.
Люся ругнулась, начала вылезать из проруби и поняла, что не может. Руки скользили по образовавшемуся льду, а мосточков-то к проруби сделано не было. Подполз дед Фёдор, Люсю на себя потянул.
- Что "золотая рыбка" никак на берег не выберешься? - пошутил он.
Но дальше стало не до шуток. Попыталась выбраться из купели Наталья. Не тут-то было. Руками цепляясь за лёд, она точно тюлень кидалась грудью, затянутой в купальник, на берег, но соскальзывала и снова плюхалась в воду. А Люся в валенках стояла на берегу, укутанная в полотенце и фуфайку, и прихлёбывала чай. Ей было не видно, как бултыхается подруга в проруби. Наконец, та подала голос, видимо, понимая, что самой не справиться.
- Люся, застекленеваю, тону, зови мужиков, - надрывно прохрипела она, лязгая зубами от холода.
Люся ойкнула, ринулась ко второй купели, дико крича, что Наталья тонет. Первым на выручку кинулся Егорыч. Он распластался на льду, схватил Натальину руку и потянул её на себя, но вытащить один многопудовую махину, отягощённую водой, не мог. Прискочили другие мужики. А над озером и деревней разнёсся визг и причитания местных старух: "Ой, батюшки, "бульдозер" тонет!"
Посиневшую Наталью приволокли в дом Егорыча, он от озера был первым. Натопили жарко печь, напоили водкой и натёрли ей же. Наталья отогрелась, уснула, а деревенские до утра обсуждали происшествие в Крещенскую ночь. Люся от подруги ни на шаг не отошла, и на чём свет ругалась на Егорыча, который сделал такую прорубь, что чуть не сгубил человека.
Утром следующего дня в дом Егорыча постучался дед Фёдор, и сообщил, что в восемь утра звонили из посёлка: "Велели отчитаться, на каком основании Егорыч пригнал из посёлка бульдозер, да ещё и умудрился его в озере утопить, грозили увольнением, сообщили видать поселковские, не разобрамшись..."
Говоря это, дед трясся от смеха, прикрывая беззубый рот рукой и поглядывая на сидевшую в кровати Егорыча раскрасневшуюся от жары и водки Наталью.
- Ох, и тащил ты вчерась её, Егорыч, я думал сковырнёшь лёд с озера, будет балярина в ледяной пачке, - не унимался дед.
Люся, которая мгновенно поняла, о чём говорит дед, начала от смеха сползать со стула. Мать Егорыча отвернулась к печке, но по подрагивающим плечам было видно, что и она хохочет.
И только Наталья ни как не могла понять про какой-такой бульдозер речь и во все глаза смотрела на ухмыляющегося в усы Егорыча, который твёрдо решил жениться, а то доведут эти бабы до греха.