"Обломки скал усеяли мой путь,
Словно клыки окаменевших великанов.
Вернусь ли я сюда когда-нибудь?
Где вздохи угасающих вулканов
Слышны из-под земли, и гулкой дрожью
Внезапно сотрясают моё ложе?"
Так размышляла, пробегая, речка Зинтрис.
На каменистом дне её резвились
Форелей розовые стайки, и дрожали
Густые солнечные сети - миражами...
Искрилась мантия её, и белой пылью
Шумела у камней, как взмахи крыльев.
"И что за дева безутешная поодаль
По берегу пустынному всё ходит
И смотрит так печально и несмело?
Уже исчезла... А ведь только что сидела
У валуна, изъеденного ветром
И жарким солнечным дыханием прогретым.
Однако же, своих забот не мало...
К полудню нужно мне достигнуть перевала,
Где скалы дикие из года в год ветшают.
Вот только б мне опять не помешал он...
Ах, вот и братец! Лёгок на помине!"
С предгорий, словно тающая льдина,
Спускался Саргиос... Кочевник, вольный ветер.
Он был сегодня странно ласков и приветлив.
Прервав реки неутомимое движение
Своим внезапным призрачным скольжением,
Воскликнул он: "Не рада мне, сестрица?
Как ярко нынче твоя мантия искрится!
Могу ли попросить я об услуге?"
Свернувшись кольцами на кряжистом уступе,
Он опустил клубящиеся кудри
В прохладу вод, где золочёным перламутром
Переливались облака, и розовели
Стада пеструшек благородных и форелей.
Сестрица тут же расчесала их о зубья
Гранитных осыпей, разбросанных повсюду.
"Скажи, что слышно нового на свете?"
Зарделась Зинтрис: "Много разных сплетен...
Совсем недавно стало мне известно,
Что дочь царя лесного нежной песнью
Дракона усыпила..." "Что за басня?"
"Девица эта, говорят, весьма опасна.
Род Эргефорбера всегда был диким, гордым.
От дальних пустошей и до ущелий горных
Идёт молва об их могуществе..." "Да брось ты!
Их племя - хоть и не из праха, не из кости,
Но не древнее рода нашего. Пускай же
Они гордыней тешатся и дальше!
Народ лесной не знает, что захватом
Добыл свой трон коварный узурпатор."
Но всё же Саргиос притих... На память случай
Ему пришёл - нелепый, злополучный.
"Не забывай, - сестра шепнула, - Мельзинелла
Из рода их проклясть тебя посмела."
"Я пошутил тогда..." "Ах, братец, что за шутки!
Подвергнуть её участи столь жуткой,
Что впору гибель предпочесть... "Я сожалею."
"Нет в мире жребия позорней, тяжелее..."
"Да помню, помню! - помрачнел кочевник, -
Всегда спешишь ты огорчить меня хоть чем-то.
Сестрица, главное - храни все злые тайны,
Что под покровом вод твоих витают.
И не проговорись же ненароком
О том, что ты хранишь на дне глубоком..."
Кочевник гривою взмахнул, густой и длинной,
И попрощавшись, улетел в долину.
Меж тем инфанта, завернувшись в дымку
Пушистого тумана-невидимки,
В тревожном полусне, сквозь блики света
Ловила странный разговор воды и ветра...