Стекло на циферблате запотело…
Ну что же ты замешкалась, давай,
Встречай моё прокуренное тело,
Завёрнутое в утренний трамвай,
Что мусор в пожелтевшую газету.
Рассказывай, какая пустота,
Как дерево, раскинулась по эту
И по другую сторону холста.
Пойми, мне даже думать неприятно
О том, что ты так мелочно живёшь,
Хотя, наверно, маловероятно,
Что ты это когда-нибудь поймёшь.
Впоследствии, конечно, может статься…
Пока же для твоей тупой башки
Издаться – всё равно, что оправдаться
За то, что забывал полить горшки.
Не по душе мне все эти упрёки –
Сперва родители, теперь ещё и ты.
Какие-то бесполые намёки
На жертвоприношенье нищеты.
Другое дело, что я сам не против
Тащить эту бумажную суму.
Ложусь на музыку, как курица на противень,
Ощипан, и вдобавок ко всему
Как кольцами Сатурна опоясан
Тугими языками ярлыков:
Поэт, любимый… Пушечное мясо
На вертеле дорог и дураков!
Нелепо как-то, спереди и сзади
Оправдываться – что да почему.
Живу на попечении тетради.
Ни Родине, ни сердцу, ни уму.
Смиренно привыкаю разоряться,
Вина как клякса под ноги стекла.
Стреляться – всё равно что потеряться
За наглым откровением стекла.
Уже ноябрь отскоблил кастрюльку неба
От накипи просроченных судеб,
А я всё ем, не зарабатывая хлеба,
Подсунутый родителями хлеб,
Как будто ангел мой, оставшийся ребёнком,
Прокормит нас, хоть сам и нищ и тощ,
Стиляга-ветер, причесавшийся гребёнкой
Нахохлившихся загородных рощ,
Скулит по трубам. Подъезжаем к новой дате
Под неправдоподобнейшие сны,
Где я, как вор, убийца и предатель,
Срываю с окровавленной блесны
Дешевый быт расширенного тела,
Мечтая о возможности взаймы
Предстать таким, каким бы ты хотела
Любить меня. До следующей зимы.
Стекло на циферблате запотело.
Стемнело, реагирую на шум.
По встречной полосе протарахтела
Коробка «скорой помощи». Спешу
Уснувшим притвориться, но в душе я
Сквозь толщу глаз и глубину дверных глазков
Смотрю, как город асфальтированной шеей
Ложится под поток грузовиков.
Одна в другой – бетонные матрёшки,
Грохочет лифт, натягивая трос.
А помнишь, как мы скинулись по трёшке,
Купили молока и папирос
И целую неделю из квартиры
Не выходя, как те герои из журнала,
Бежали от себя, так дезертиры
Бегут от полевого трибунала.
Не предаваясь умственному блуду,
Умела ты (могу ли я забыть?)
Любить меня таким, каким я буду,
Любить таким, каким я должен быть.
И вот я стал. Кого же ты хотела
Закрыть своей любовью на запор?
Стекло на циферблате запотело,
Квартира опустела, и с тех пор
Живу я так, как будто выполняю
Тяжёлую ненужную работу.
Как будто отрабатываю деньги,
Давно потраченные. Что ж,
Очевидцы собственною верой
Уже распоряжаться не вольны.
Поставленный на медленный конвейер
Провинциальной радиоволны
Мой голос, не такой уже и гладкий,
Как если бы фреза служила фоном,
Помятый, как фольга от шоколадки,
Беседует с твоим. По домофону.
А твой деноминированный рубль
Звенит на блюдечке: «Хозяев дома нет,
Оставьте ваши треснувшие губы
На высосанных фильтрах сигарет».
Ему недостаёт мужской харизмы,
Крутящиеся пальцы у виска,
Как ключики заводят механизмы
Автобуса по имени «Тоска».
Фрейд, Кастанеда, Борхес, Махариши
Не из одного ли слеплены дерьма?
Какие фешенебельные ниши
Для нашего ленивого ума!
Что ж, кто хочет быть обманутым, обманут
И часто рекламирует обман.
Мне даже нищета не по карману,
А я тут растопырил свой карман.
За древними не следует подлизывать,
Об этом говорил ещё Басё,
Однако хочется простого гуманизма.
Во всём!
Объедками разбитых поколений
Я сыт по горло, только голоден уже.
На кухне ж алкогольных откровений
Омлет из Гамлета, драже из Фаберже.
Никто не победил, никто не первый,
Святые разве что, но этих меньшинство.
Расшатаны седалищные нервы
Да челюсть вывихнута, только и всего.
Такие невесёлые картинки.
Моя судьба – еврейка в палестинке.
Стекло на циферблате запотело,
Отряхивая въевшуюся пыль,
Я обнаруживаю собственное тело
Сидящим в окружении толпы.
Нет, это не толпа – столпотворенье
В огромном здании, похожем на вокзал,
Сижу на корточках, пишу стихотворение.
Дописываю, медленно встаю, окидываю быстрым взглядом зал.
Вокруг меня торжественно и серо,
Стена из дорогого кирпича.
Я ж в белом кителе морского офицера
Похож на деревенского врача.
От долгого сидения колени
Немного затекли, горячим ртом
Вдыхаю запах человечьих испарений,
Облизываю губы, и потом
Взрываюсь, и клокочущее горло
Как пуля вылетает изо рта,
От порохом сгоревшего глагола
Ожоги на губах, и темнота
Такая, что не видно отражений
В звенящих зеркалах. Затруднены
И, кажется, замедлены движения,
Я, кажется, гляжу со стороны,
Как вся моя природа полыхает
И в клочья разрывается, пока
Зажата меж зубами, разбухает
Дымящаяся гильза языка.
Толпа, как напряжённая пружина
В матрасе, на котором не сидят,
Разбуженная звуковым нажимом,
Рванула одеяло на себя,
С остервенением, присущим этой касте.
Секунда, и в утробе толкотни
Такие вдруг забушевали страсти,
Что, Боже праведный, спаси и сохрани!
История, подобно центрифуге,
Свихнувшемуся счётчику, юле,
В испуге заиграла буги-вуги,
Пластинку паники на смазанной игле.
Прилипшая на донышке бокала,
В мазутных небесах отражена,
Не выдержав растущего накала,
Как лампочка, взрывается луна.
Мужчины мечутся, старухи завывают,
Как будто собираются рожать,
И зеркала уже не успевают
Весь этот ад кромешный отражать.
В моей природе всё в таком же роде,
И если бы не красный светофор,
Раздавленный, как масло в бутерброде,
Я просто вытек бы из времени и форм.
Но
Трамвай качнуло, выпавшие деньги
Рассыпались шестнадцатыми, глядь,
Одна монета закатилась под сиденье.
Сижу, не в силах что-нибудь понять.
Водитель объявляет остановку,
Храпит старик, солдаты что-то жрут,
По медленно плывущим заголовкам
Витрин я не могу определить маршрут,
Но это ерунда, не в этом дело.
На том же самом месте, где и был,
(внутри уже стареющего тела),
послушайте, пока я не забыл.
Не это меня так насторожило,
Не то, что я, как курица, вспотел,
А то, что лица, лица пассажиров
Мучительно похожи… Да… На те…
На те обезображенные лица,
Держащие свой Одиссеев путь
От центра до конечной, чтобы влиться
В дымящееся месиво, толпу,
И даже не толпу, столпотворенье
В огромном здании, похожем на вокзал,
Куда я еду дописать стихотворенье,
По-моему, я сразу не сказал.
Конец недели, что ли, столько пьяных?
Они толкаются и дышат горячо,
Висят на поручнях, как обезьяны на лианах,
И смотрят на меня через плечо.
От этого с ума невольно сходишь
И чувствуешь, как пот течёт с лица,
И кто-то шёпотом: «На следующей выходишь?»
А ты молчишь. Ты едешь до конца.
По вымученным рельсам до предела,
Дотуда, где кончаются столбы.
Внутри уже стареющего тела,
В трамвае поэтической судьбы.