Meine Augen sprechen
das Schweigen der Liebe
Und Ihre
Stille umarmt Blumen.*
Губами к седым волосам: "...надо признаться.
Мама, мне тоже страшно".
И вороны рокочут о том часто,
но чаще — на последний день цветы.
Губы суше, чем мертвый Нил,
язык неуклюж, как окунь в морщинах ила,
которого больше некому отловить.
Ты не помнишь, а я — до сих пор не забыл.
Мы шли: ты бледна,
уставшая как Сизиф,
и ты говоришь, что "хочется сил и жить",
что
"чем старше, тем незаметней дни" —
и грязь перекатывается чем-то живым внутри.
Я тогда был наивный, еще совсем юный Каа
и пытался сказать, что ты будешь вечно —
калачакра, сансара, карма, чакра;
и дух каждого — безвременен и бессмертен.
А ты говорила: "Я не знаю, что там — и страшно,
что ничего".
Говорить слово "мама", дышать
и внезапно забыть про воздух,
Вместе сыпать в тарелку дрожжи,
и узнать созависимость
как синоним своей вины —
я хочу захлебнуться жизнью,
в круг превращая вектор.
Но мой шепот прижался губами к твоим ушам:
"Послушай меня... мне теперь тоже страшно".
*Мои глаза говорят
тишину любви
и твоя
тишина обнимает цветы.