И вот когда совсем не станет силы,
чтоб сделать вдох,
и потеряются все смыслы в заржавевшем завтра,
и нерв, протянутый сквозь ушко маленькой иглы
в попытке ну хоть как-нибудь заштопать жизнь,
со звоном тонким и противным
лопнет;
и вот когда взорвутся небеса дождями,
перекрывая выходы из клетки будней,
бурлящею рекой затапливая все дороги к раю,
и солнце накрепко запутается в сетке браконьерской,
и липкий страх, и чей то мерзкий хохот
вдруг заглушат во мне органы Баха,
и чьё то предвкушение восторга
от дурно пахнущей гнильём победы
над маленьким дрожащим пламенем
моей уставшей, но неконвертируемой веры
заставит сердце говорить чуть тише,
когда совсем не станет сил, желания дышать,
тогда в спираль тугую вечность скрутит время,
и мир наш станет весь до неприличия прозрачен...
...Тогда вдруг рядышком
вся невесомая, как луч весенний, Она присядет,
улыбнётся
твоими чуть уставшими глазами:
«Что, сон плохой приснился?
Давай вставай, дел непочатый край
и солнце бьётся в окна ошалевшей птицей –
пора впускать.
И он уже заждался, слышишь
шаги по лестнице?
И сердце – слышишь? – в унисон с твоим…»
И так легко вздохнётся!
И вдохнётся до боли жизнь.
И крошечным стеклянным колокольчиком
сквозь все ветра –
синичья правда
про то, что вот Она,
сидящая с тобой на краешке Вселенной,
приходит, возвращается всегда
(в темнейшее из всех времён
тем самым – первым отблеском рассветным),
как ты не прячься и не отрекайся...